Крошка Цахес Бабель

Мадам Горобчик причитает: «…и сыны мои, байстрюки мои». Снова имевший хождение лишь на мореманских хуторах украинизм вместо общепринятого в Одессе «бастарда» еще во времена, когда языком межнационального общения Города был итальянский, а шайка в России не именовалась на одесский манер «бандой». Меня так и тянет назвать госпожу Горобчик на истинно молдаванский манер — мемзель Горобчик. Ибо слово «мемзель» вовсе не «мамзель», а та самая «байстрючка», в мужском роде — «мемзер».

В том случае, если вы полагаете, что автор перегибает палку, массово используя слова, перекалапуцанные из идиш в качестве наиболее распространенных на Молдаванке, то вынужден вас разочаровать. Мой сосед по двору Додик Макаревский привел в своих мемуарах «Книга про мое» слова слесаря-инструментальщика, пояснившего ему аж через три с гаком десятка лет после того, как вумный Бабель написал: «Одесса мертвей, чем мертвый Ленин», «На Молдаванке все говорят и понимают идиш: и русские, и украинцы, и молдаване, и цыгане, и, естественно, евреи. На Молдаванке живет один народ — молдаванский».

На Молдаванке Бабеля живет до бениной мамы евреев, которым сильно распространенный там одессифицированный идиш до фейги. По весьма существенной причине. Слово «Фейга» большой знаток одесского языка воспринимал исключительно как имя своей мамы. Что же до слова «трефные», то Бабель употребляет его в том же смысле слова, что и создатель «Петербургских трущоб» В. Крестовский в «Очерках кавалерийской жизни», написанных за тридцать лет до «Короля»: «…своего коширного горшика в трефный горшок солдатский». Бабель живописует: «Им достался ямайский ром на свадьбе Двойры Крик и, насосавшись, как трефные свиньи, еврейские нищие оглушительно стали стучать костылями». Напиши Бабель, что еврейские нищие насосались так кошерно, как трефные свиньи или трефные аидыше шнореры насосались, как кошерные свиньи — вот это было бы таки да по-одесски. Но, как и в случае с одинаково звучащими, однако имеющими совершенно разный смысл словами русского и одесского языков, Бабель воспринимал и слова из родного для него идиш отнюдь не в их одесском значении. А потому для с большим понтом одесского колорита он принялся вкладывать в уста молдаванского населения упомянутые выше украинизмы.

Примеры насильственной украинизации Бабелем дореволюционной Молдаванки можно множить. С другой стороны, все одесситы в своих произведениях вместо русского слова «арбуз» используют украинское слово «кавун» — Катаев, Ильф, Багрицкий, Утесов… Даже живший в тридцатые годы в Париже Жаботинский — и тот писал «кавун». Бабель же употребляет слово «арбуз», так как нет у него той самой памяти, присущей одесситам-современникам, всех этих многочисленных «дирекционов» в качестве «нот» и «поносок» в значении «кошелок». «Банабаки и буцы совсем цены посбивали», — Кармену и в голову не могло прийти заменить одесские слова их русскоязычными синонимами, а потому иностранные язычники могут в больших кавычках успешно переводить его произведения от сегодня до свежевырытого жизненного итога. В 1993 году в московском издательстве «Высшая школа» было выпущено пособие академика М. Гаспарова, который, комментируя стихи Саши Черного, высказался по поводу слова «лапацон»: на русский язык его «лучше не переводить». С Бабелем куда проще; или он, подобно своим современникам, писал «страшная мокрота» вместо «сильный дождь»?

По уже указанной причине Бабель использует русскоязычную «хулиганскую морду», у которой в одесском языке той поры основным, но не единственным синонимом было слово «габелка». Потому-то у него в многократно процитированном с понтом образчике одесской речи «Об дать кому-то по…» фигурирует не хамура, не дюндель, не портрет, не вывеска, не сурло, не пуным, а все та же русскоязычная «морда». Оттого-то у него тетя Песя — торговка птицей, а не куролепчиха или куролепиха. И нищие — совсем не шнореры или капцаны. А контрабандист — вовсе не шмуглер. И Фроим Грач заходит исключительно в винный погреб, а не в бодегу, где именует Крика хвастуном, но не швицаром. И Цудечкис — не гешефтмахер, не форец, не скакун, не лапетутник, не бурженник, а маклер. Ой, я вас просто умоляю! Ну, какой это маклер? Это же самый настоящий люфтменш и вдобавок шлепер. Смаклеровал (втулил) помещику (магнату или мазиле) пулю с известным запахом, чтобы иметь с гешефта хороший интерес или хоть масенький парнус. После того, как сделать с тем помещиком абгемахт на уровне обоюдного гита. Это же не Цудечкис, а прямо-таки бандит! В одесском смысле слова.

Бандиты в исполнении Исаака Бабеля отчего-то постоянно общаются на языке фраеров: облава, пристав, шпики. Помолчим за героев Кармена или Славина, если даже катаевский Гаврик, обычный одесский пацан, запросто употребляет слово «зухтер» в разговоре с Петей, не говоря уже за «сидит на дикофте».