Крошка Цахес Бабель

Профессор Незведский сказал мне, что такого студента, как я к американскому университету близко бы не подпустили. Одесский характер молниеносно взял свое: «Зато вас туда бы точно пустили. Швейцаром». В результате нашей беседы я сдавал экзамен по украинской литературе не завкафедрой Незведскому, а декану факультета профессору Дузю. От меня Иван Михайлович Дузь узнал очень многое, в частности он сильно разочаровался в и без того опальном, но ведомом ему Бабеле. Через десять лет Иван Михайлович был тамадой на моей свадьбе, где всю ночь гремели запрещенные одесские песни в живом исполнении шпильманов Димы Рогатова.

Диплом мне вручали в торжественной обстановке, последнему на курсе как главному двоечнику факультета. Незадолго до этого я пообещал однокурсникам использовать вкладыш к диплому с оценками моих знаний по его прямому назначению. «Где мой вкладыш к диплому?» — спросил я после торжественного мероприятия, и в ответ услышал фразу с давленым акцентом: «Ми таки знаим, шё ви собираетесь сделать с тем вкладышем». «Сышите, вы плохо дышите. Для того чтобы разговаривать, как я, вам стоило родиться хотя бы на двести метров дальше свинарника. Еще одно треканье, бибируса, и вы будете смотреть на мир исключительно натянутым на тухес шнифтом. Так что моим вкладышем в виде компенсации можете вытереть свое обвафленное лапацонское грызло».

Обвешанный учеными званиями рогатый прилип к стене сильнее пресловутого банного листа. Он прекрасно знал, чем именно завершилась наша беседа с педагогом по кличке Пидорка. Надо таки хорошо накушаться цианистого калия, чтобы вытравить из себя Одессу. С тех пор мой, выкованный обычным одесским двором характер, ни разу не изменился. Многое стало забываться, но не родная речь.

Когда в русском языке еще не было слова «ксерокопировать» в Одессе говорили «сэрить», «эрить» или «разэрить», то есть размножить. Потому что громоздкая копировальная машина советского производства именовалась «Эрой». Давно исчезли с улиц, но остались в памяти щелкунчики — фотографы, занимавшиеся съемкой на ходу. Ушел в прошлое народный контроль — бабушки, сидевшие на скамеечках у ворот. Ныне прикинутые дамы не носят на головах кублики и дульки, а делают на себе причесон где сейчас модно.

В русском языке недавно появилось слово «лузер» в качестве синонима нашего старого доброго «шлепера», но, как и прежде, не дай Бог вам произнести слово «лекальщик» как «лэкальщик», с ударением на «э». Кажется, все уже позабыли, что хорошего мента нужно называть Мусоревичем, а маленького швицара — Швицаревичем, но по-прежнему в Одессе кипятятся нервы и полируется кровь, после чего нередко исполняется старый добрый Викинштейн или более молодой Накислород.

Прошло лет двадцать пять, как прекратили летать по ночным улицам Города «ночные бомбардировщики», которым до фонаря были все цвета светофоров. Среди зипов современных машин уже нет кривых стартеров, а на колеса перестали ставить зехера, но «бардачок», как и почти сто лет назад, заменяет русскоязычное «отделение для перчаток». Интересно, а как будет по-русски «кривой стартер»?

«Подхалим», этот одесскоязычный синоним русскоязычного «вентилятора» не достался в наследство кондиционеру, зато русскоязычный «тепловентилятор» ныне именуют исключительно «дуйкой», а одесский писатель Юрий Овтин по-прежнему называет шалахмонами тех, кто раньше агитировал против НАТО, а теперь призывают вступать в эту организацию. У нас, как и в раньшие времена, товар толкают, а людей пихают. На смену допотопным досточкам пришли современные сидушки. Исчезают гнидники у Привоза, но остаются актуальными привозные оторвы вместе с поцадрылами, припоцанными, поциками. Человека, который куда-то подевался именно тогда, когда он крайне необходим, как и раньше именуют «поцавеем». И не ушел в прошлое старинный анекдот: «— Мадам Рабинович, почему вас называют поцаршей? — Был бы мой муж генералом, меня бы называли генеральшей».

Вместо слова «толчок» нынешние одесситы куда чаще употребляют «седьмой километр». «Кому-то и толчок точка опоры» — современная хохма россиянина В. Бирашевича, а издательство «Эксмо» выпускает книгу доктора искусствоведения А. Липкова «Толчок к размышлению или все о сортирах». А у нас толчок, он же тульча, он же туча — рынок, на которой стекался весь СССР, и мне сегодня самому как-то слабо верится, что еще в 1991 году на наш толчок за кожаными куртками приезжали из Москвы.