Кронштадт и Питер в 1917 году

Днем в штаб приехала из Питера многочисленная делегация, в состав которой, между прочим, входили; видным работник профессионального движения тов, Анцелович, матросы Балтийского флота товарищи Шерстобитов, Любицкий и другие товарищи. Делегация была избрана питерскими рабочими, матросами и солдатами для разъяснения одураченным казакам действительного политического положения в Питере, для внушения им симпатий к целям и задачам борьбы пролетариата и, наконец, для призыва к прекращению братоубийственной гражданской войны.

Делегация запросила наше мнение о целесообразности миссии, порученной ей питерскими рабочими. Голоса товарищей, работавших в штабе, раскололись. Одни, указывая на поспешное отступление из Царского Села банд Керенского — Краснова, усматривали в этом признак разложения контрреволюционных войск и находили полезным углубление этого морального развала смелой командировкой в лагерь врагов питерской делегации. Другие, напротив, решительно возражали против ее поездки, открыто высказывая свои опасения насчет возможного расстрела делегации, мотивируя свои соображения тем, что, несмотря на существующее разложение, выступившее против нас казачество еще целиком находится во власти своего офицерства, которое, в отместку за поражение в открытом бою, в любой момент будет готово кровожадно расправиться с выборными депутатами питерских рабочих. В ожидании благоприятного момента перехода линии фронта члены делегации разбрелись по всем комнатам нашего штаба.

Незаметно наступил вечер. Дыбенко, Рошаль и я, в целях объезда позиций и выяснения обстановки на соседнем участке, отправились в автомобиле в Красное Село. Шел проливной дождь, и верх нашего автомобиля был поднят. Со всех сторон нас окутывала густая, непроницаемая тьма. Мы проезжали пустынным трактом. Однако, несмотря на ливень, постепенно перешедший в мелкий осенний дождь, почти на каждой версте нас останавливали свои революционные патрули, внимательно просматривали документы.

В штабе Красного Села я встретил друзей: недавних тюремных сидельцев «Крестов» Сахарова и Сиверса, а также молодого измайловского офицера, с которым 27 октября я ездил в Гатчину, но попал в Царское Село.

Товарищи осветили нам военную обстановку на их участке фронта: в общем, все было спокойно, но положение признавалось ненадежным ввиду сомнительной стойкости находившихся на позициях войск. Выяснив их нужды и пообещав по возможности удовлетворить их, мы направились в обратный путь.

Стоявшие на постах матросы, красногвардейцы и солдаты Петроградского гарнизона часто останавливали наш автомобиль для выяснения личности пассажиров. Сразу бросалось в глаза, что организация сторожевого охранения и напряженная бдительность стоявших на посту часовых были безукоризненны.

По возвращении в Царское Село мы открыли оперативное совещание для обсуждения плана дальнейших действий. В процессе жарких прений оформились два совершенно определенных мнения. Группа, возглавлявшаяся товарищем Дзевалтовским, стояла против немедленного наступления, полагая, что первоначально необходимо произвести сосредоточение сил и путем разведки выяснить расположение и численный состав неприятеля.

Напротив, Рошаль и я категорически требовали немедленного наступления но горячим следам противника, считая, что главная задача заключается в том, чтобы не дать противнику оправиться и получить свежие резервы. По нашему наблюдению, сил у нас было достаточно и наши массы не только не были утомлены, но как раз наоборот в буквальном смысле этих слов, нетерпеливо рвались в бой. Большинство склонилось на нашу сторону и приняло решение о переходе с рассветом в решительное наступление но всему фронту. Совещание закончилось глубоко за полночь. До рассвета оставалось мало времени: всего несколько часов. Нужно было в экстренном порядке проводить в жизнь принятое решение о подготовке наступления.

Хороший обычай боевых приказов в ту пору еще не существовал. Распоряжения отдавались путем устных приказаний или записками, зачастую бегло набросанными карандашом. Наши кронштадтские батареи уже стояли на аванпостах Царского Села. Я готовился выехать к ним, чтобы с рассветом двинуться в поход. Но не успели еще разойтись участники военного совещания, как вдруг в нашу накуренную, до самого потолка заполненную дымом комнату поспешно вошли, почти вбежали двое молодых людей в военных шинелях. Один из них, вольноопределяющийся с выхоленным барским лицом, отрекомендовался каким-то князем с громкой фамилией. «Гатчина в руках Советский власти. Казаки сдались. Краснов арестован. Корейский бежал. В Гатчине находится Дыбенко», — короткими отрывистыми фразами, весь запыхавшийся от волнения, рапортовал титулованный вольноопределяющийся.

Кто он? Свой или чужой? Сочувствующий или испуганный интеллигент или скрытый белогвардеец? В тот момент это было неважно. Из груди многих присутствующих вырвался радостный вздох облегчения. Все были в каком-то праздничном настроении. На лицах было заметно нескрываемое ликование.