«Крокодил»

Мне, признаться, не дает покоя
Свежий образ «голубая даль».
Даль, которая моей рукою
Чудненько рифмуется с «печаль».

…Днем и ночью ты танцуешь твисты
С риском поскользнуться и упасть.
Твисты любят империалисты.
Как посмела ты так низко пасть?!

Для чего меня ты ожидала
В агитпункте справа за углом?
Для чего ты диамат сдавала.
Начерталку и металлолом?!

Как рябина нежинская, нежен,
Я тебя не буду упрекать.
Океан изящных чувств безбрежен,
С ним опасно, милая, играть.

Кто тебя возьмет — такую! — в жены?
Кто тебя полюбит насовсем?
Кто-нибудь, возможно, из пижонов.
Но никак не член ВЛКСМ!

ЛОМКА ДРОВ

Я не в хиленькой спальне
нежилась всласть,
между молотом и наковальней
я на свет родилась.

Мальчик, мне тебя жалко,
ты идешь на грозу.
Я ведь неандерталка,
чуть что — загрызу!

Я тебе не мустанг, не лошадь,
на меня не садись,
меня по морде галошей
хлестала жизнь.

Наломаю дров и не каюсь.
Черта с два! Не боюсь.
Лихо в тучу сморкаюсь,
с маху в лужу сажусь.

Вскормленная не кашами,
все тащу на себе,
говоря по-русски, по-нашему,
баба-эмансипе…

Дм. Иванов Вл. Трифонов ПО РАСЧЕТУ

С некоторых пор Ступишину просто невозможно стало спокойно покурить на работе. Едва он выходил на лестницу и притулялся возле большой пепельницы, обязательно приходил кто-нибудь из его отдела.

— Ой, Ступишин, — заводил этот кто-нибудь, одолжившись сигаретой, — ты посмотри на себя. Ну, честно говоря, что в тебе хорошего? На вид ты плюгавый. Ума невыдающегося. На службе звезд с неба явно не хватаешь. Разве в таких влюбляются? Тебя же не любить, тебя жалеть только можно.

Ступишин отмалчивался и только яростнее затягивался. А тут, как назло, подходил еще кто-нибудь.

— Подумай, Ступишин, — говорил этот второй кто-нибудь, одолжившись спичками, — и так-то нельзя сказать, что у тебя жизнь в огнях и цветах, верно? А тебе еще брак по расчету угрожает. Двойная петля!

Ступишин торопливо задавливал сигарету, но кто-нибудь третий все же успевал ему сказать:

— Ой, остерегись, Ступишин! Она хочет выйти за тебя из-за денег!..

Сослуживцы, разумеется, шутили. Может быть, не очень остроумно. Но им как-то хотелось намекнуть Ступишину, что та бешеная сумма, которую он дуриком выиграл в «Спортлото», не принесет ему счастья. По простоте душевной, столь свойственной невыигравшим людям, сослуживцам Ступишина чудился какой-то вакхический пикник в зеленой роще по Рублевскому шоссе или, на худой конец, обед в ресторане.

Но Ступишин сразу положил все деньги на сберкнижку, не оставив свободной мелочи даже на кружку пива. Вот сослуживцы и попугивали его по-дружески.

Но Ступишин затосковал всерьез. Дело в том, что не так давно, прея над квартальным отчетом, он вдруг с ужасающей ясностью ощутил, что у него, в сущности, нет никаких надежд оставить потомство. И, подстегнутый этой мыслью, он обратил свой взор на счетовода Зою Павловну, еще сохранившую какую-то свежесть в кислой атмосфере их постылой конторы. Зоя Павловна поначалу несказанно удивилась, но после тоже стала бойко стричь из-за арифмометра глазами в сторону Ступишина.

Ступишин, сопоставив в уме сроки, вдруг пришел к выводу, что это пробуждение взаимности фатальным образом совпадает с его лотерейной удачей. Так что сослуживцы, кажется, были недалеки от истины, решил он. И с той поры редкие поцелуи, перепадавшие ему от Зои Павловны, отдавали горьким, полынным привкусом.

Сослуживцы продолжали попугивать Ступишина уже без интереса, а больше по инерции. И вот на очередном перекуре Ступишин дрогнул.

— Как же теперь? — угрюмо спросил он. — Теперь назад хода нет. Я ведь и с папашей ее познакомился, и с дядьями.