Кризис современной цивилизации (СИ)

Явно преувеличенными противоречия между авангардом и фашизмом считает и М. Кантор. Большинство авангардистов, как отмечает М. Кантор, никакого сопротивления фашизму не оказывали (автора "Герники" и "Девочки на шаре" М. Кантор авангардистом не считает), воевать они не собирались и предпочли эмигрировать в Швейцарию или США [56, с. 414]. В уже цитированной книге "Чертополох. Философия живописи" М. Кантор пишет: "Противостояние "тоталитаризм - авангард" никогда в истории не существовало по трем причинам. Во-первых, не существовало однородного "тоталитаризма", это изобретение холодной войны; во-вторых, сам нацизм считал себя авангардом человечества, и мысль о том, чтобы явить миру конечную стадию развития, была присуща равно нацизму - равно супрематизму. В-третьих и основных, сам авангард и был тоталитарным искусством и к гуманизму не имел отношения. В устранении конкурента (если вообразить себе борьбу за первенство) мог быть резон, но не считаем же мы штурмовые отряды Рема носителями гуманистических идеалов на том основании, что их однажды истребил Гитлер?" [58, с. 584]. Причем, по мнению М. Кантора, новаторский пыл авангарда выродился еще до его запрета Гитлером и Сталиным: "До Второй мировой войны авангард не дожил; и нельзя сказать, что его уничтожили репрессии. К 1920-м годам авангард сделался замкнутой академической дисциплиной - квадратики рисовали без азарта; в ту пору Любовь Попова написала в дневнике растерянную фразу: "Что же дальше?" - а затем вечный двигатель сломался" [58, с. 582].

Отношение руководителей большевистской культуры к авангардизму менялось, но никогда до 1930-х гг. не было однозначным. Так, уже упомянутый будущий нарком просвещения А. В. Луначарский еще в 1914 г. писал: "Для меня, правда, выяснилось с большей ясностью, чем когда-нибудь, что всякие ультрановаторы, вроде кубистов, орфистов, синхромистов и т. п., лишены будущего" [79, с. 254]. Позднее, уже будучи наркомом, он в речи перед студентами МГУ 02.12.1923 г. говорил: "Оказалось, однако, что содержание пролетарской и футуристической революций совсем разное: пролетариат шел к коммунистическому будущему, а футуризм неопределенно заумничал и твердил: "Футуризм - это будущее, а какое - и сам не знаю"" [79, с. 317]. Но всеобщий переход к соцреализму произошел значительно позднее, в 1930-е, в эпоху большого индустриального скачка, коллективизации и связанного с данной политикой идеологического единства. Правда, соцреализм М. Кантор считает прямым продолжением авангарда, с чем трудно согласиться. Конечно, большинство соцреалистов нельзя назвать нонконформистами, но многие с оружием воевали против нацизма. Кроме того, в самом соцреализме содержался пусть не всегда реализованный гуманистический заряд, направленный на освобождение простого человека, достаточно вспомнить "Будущих летчиков" А. А. Дейнеки. Но даже в отношении к соцреализму, если говорить об эстетической стороне, между М. Кантором и М. А. Лифшицем нет абсолютного противоречия, оба протестуют против обезличивания. Как пишет тот же М. А. Лифшиц: "Когда, например, вы видите однообразно склоненные головы, покорные глаза, иератические жесты людей, наряженных в рабочие комбинезоны или крестьянские куртки, вам ясно, что хочет сказать художник. Он соблазняет вас растворением индивидуального самосознания в слепой коллективной воле, отсутствием внутренних терзаний, счастливой бездумностью..." [77, с. 55].

Но вернемся к нашим героям - авангардистам. Автору бунт модернистов против культуры напоминает расправу над кошками, учиненную юными французскими учениками печатника в конце 1730-х гг., описанную одним из участников этого зверства в качестве очень "веселой" истории и исследованную американским медиевистом Робертом Дарнтоном: "Вынеся кошке приговор, ее соборовали, а затем вздергивали на импровизированной виселице. На взрывы смеха явилась хозяйка, которая закричала при виде болтающейся в петле окровавленной жертвы" [33, с. 94]. Сам Р. Дарнтон считает, что в избиении проявилась прежде всего ненависть учеников к буржуа, т. е. к мастерам, хозяевам типографии [33, с. 96]. Как писал участник "кошачьего побоища": "Хозяева обожают кошек, значит, работники должны их ненавидеть" [33, с. 124]. Условия жизни самих учеников, да и других работников, действительно были крайне тяжелые [33, с. 91]. Но при этом, в условиях, когда мастера свободно могли уволить любого работника, до конца XIX века эти работники в своих протестах не шли дальше символического уровня [33, с. 122]. Символический протест подменил собой реальный, а жертвой стали беззащитные кошки.