Кризис самоопределения

Опала Родни Уотсона сделалась, разумеется, колоссальной новостью. Уж очень много всего упоительного в ней было. Куда больше, чем заурядное чувство schadenfreude[119], какое охватывает нацию, когда кто-нибудь богатый и знаменитый масштабно обосрется. Это же, в конце концов, сам Родни Уотсон, напыщенный, самодовольный, показушно добродетельный пустобрех из #ПомнимИх. Человек, вещавший от имени всех женщин, с которыми обращались хамски, оказался настоящим Харви. Смачнее же не придумаешь?

К Рут Коллинз присоединились еще восемь театральных костюмерш – с искренними и гневными жалобами на блудливые руки, гадкие чрезмерно долгие объятия, сексуально заряженную непристойную лексику и, разумеется, обильное “мытье” гениталий.

Отговорки Родни стали настоящим подарком авторам заголовков в таблоидах.

“Ну и ПОЛАСКУН”

“У Родни чистая КОНЦОВКА!”

“Разминка и промывка”

Но загнанный в угол актер – зверь опасный, и, вопреки насмешкам, опозоренный рупор #ПомнимИх занял оборону.

“Я более чем опечален и глубоко оскорблен, – гласило заявление, сделанное Родни Уотсоном для прессы, – что совершенно невинная гигиеническая процедура, проводимая в гримуборной, оказалась истолкована вот так. Я – актер, и, служа своему чрезвычайно непростому и утомительному ремеслу, обильно потею, особенно играя исторические костюмированные роли, как мне это нередко доводится. Я живу в страхе пасть жертвой древнего проклятья гульфика, известного любому актеру как «смрадный хер», потому моюсь губкой и протираюсь полотенцем и в антрактах, и сразу после финального занавеса. То, что мои костюмерши сочли эту целиком и полностью невинную практику двусмысленной и непристойной, для меня полная неожиданность и причина глубокого расстройства и сожаления. Однако совесть моя чиста”.

Смелая попытка, однако то, что многочисленные молодые женщины, не договариваясь друг с другом, подтвердили, что яркая общая особенность “невинной гигиенической процедуры” Родни – громогласные реплики “Поздоровайся с Капитаном Крупняком” и “Вот это, я понимаю, стоячая овация, а, котик?”, – несколько подмочило оправдания знаменитого актера.

Но Родни продолжал настаивать на своей невиновности.

– Не уступай ни дюйма, миленький, – говорил он, глядя в зеркало для бритья. – Отпирайся, отпирайся, отпирайся.

Когда же бывшие костюмерши заявили, что он хлопал их по попам, когда они застегивали на нем исторические воротники, он сказал, что просто репетировал свои театральные жесты и, к сожалению, их попы оказывались под рукой. Любые другие объяснения возмутительны – он на самом деле совершенно не таков.

Когда пять женщин отдельно друг от друга упомянули о его привычке дуть им в декольте, когда они наклонялись приколоть ему парик, он заявил, что всю жизнь живет с полупограничной возможной астмой в мягкой форме, а потому склонен к одышке.

Его абсолютный и однозначный отказ от любых проступков под напором связных и едва ли не тождественных обвинений от многочисленных свидетельниц начал сеять сомнения в умах.

Послышались голоса в его защиту.

Не слишком ли далеко зашли #НеОК?

Когда уже закончится эта охота на ведьм?

Но тут выступили молодые актрисы и добавили свои истории к тем, что рассказали костюмерши Родни. Иронический пример искусства, повторяющего историю, – буквально: женщины, прежде игравшие служанку Дебору Уиллет при Пипсе в исполнении Родни, принялись рассказывать о домогательствах. Прежняя постановка подразумевала полноценный актерский состав – до того, как сокращение бюджета вынудило Родни играть спектакль одного актера, – и теперь выяснилось, что Родни обращался с актрисами, игравшими Деб Уиллет, практически так же, как сам Пипс обходился с исторической Деб Уиллет. Все они рассказывали одно и то же: их призывали в гримерку к Родни за “рекомендациями”, и там они заставали его за “мытьем” Капитана Крупняка, а попутно Родни наставлял их в сценическом мастерстве. Еще одно часто повторяемое обвинение состояло в том, что во время спектакля, когда Родни в роли Пипса лезет к Уиллет под платье, Родни пытался злоупотреблять так же, как в свое время и Пипс, – если верить его записям.

Но Родни все равно не сдавался. Он продолжал настаивать (и, судя по всему, верить), что он невиновен ни в каких серьезных проступках – и вообще на самом деле жертва. Жертва угрюмого, политкорректного мира, где недопустимо никакое баловство.

– Господи-блядь-боже-мой, – произнес он, измученно звоня своей агентессе, – можно подумать, я кого-то изнасиловал.

– Только, пожалуйста, эту отговорку публично не применяй, Родни.

– Само собой, нет. Я ж не идиот, миленькая.

Секундная пауза – и агентесса задала ему вопрос:

– А ты никого не изнасиловал, Роддерз?

– Нет!

– Но близко было?

– Нет!