Кризис Основания (Край Основания)

– Это, я думаю, неопределенное заключение. Лучше сказать, что мы не обнаружили другую форму жизни – но пока оставим это. Самое удивительное в местных видах – что видов, имеющихся только на одной планете, очень незначительное число. Большинство, включая гомо сапиенса в частности, расположены по всем мирам Галактики и тесно связаны биологически, физиологически и морфологически. С другой стороны, местные виды очень отличаются по характеристикам как от широко распространенных форм, так и друг от друга.

– Ну и что же?

– Отсюда вывод, что один мир в Галактике – единственный мир – отличен от всех остальных. На десятках миллионах миров Галактики – никто точно не знает, сколько их – развилась жизнь. Простая жизнь, разбросанная, слабая, но очень разнообразная, нелегко сохраняющаяся и нелегко распространяющаяся.

Один мир, один, единственный, развил жизнь в миллионах видов – некоторые очень специализированные, высокоразвитые, очень склонные множиться и распространяться – сюда относимся и мы. Мы были достаточно умны, чтобы основать цивилизацию, развить гиперпространственные полеты и колонизировать Галактику. Распространяясь по Галактике, мы взяли с собой много других форм жизни – форм связанных друг с другом и с нами.

– Если вы не перестали думать об этом, – почти безразлично сказал Тревиз, – то, я полагаю, не без причин. Я хочу сказать, что мы здесь в человеческой Галактике. Если предположить, что все началось на какой-то одной планете, то значит, эта одна планета должна быть совсем другой. Почему бы и нет?

Шансы, что жизнь разовьется так пышно, должны быть чрезвычайно малы – может, один на сто миллионов, так что это подтверждает, что возникновение жизни произошло в одном мире на сотни миллионов. Такое могло быть.

– Но что именно сделало этот особый мир таким отличным от других? – возбужденно спросил Пилорат. – Какие условия сделали его таким уникальным?

– Просто случайность, возможно. В конце концов, человеческие существа и те формы жизни, которые они привезли с собой существуют теперь на десятках миллионов планет, на всех, которые могут поддерживать жизнь; так что эти миры должны быть достаточно хороши.

– Нет! Поскольку человеческий род эволюционировал, развивал технологию, сплотился в тяжелой борьбе за выживание, он смог адаптироваться на любой планете, которая оказалась хоть сколько-нибудь гостеприимной – на Терминусе, скажем. Но можете ли вы представить разумную жизнь, возникшую и расцветшую на Терминусе. Когда Терминус был впервые заселен людьми во времена энциклопедистов, самой высшей формой растительной жизни там был лишайник на скалах; высшей формой животной жизни – маленькие кораллообразные скопления в океанах и насекомоподобные летающие организмы на суше. Мы уничтожили их и населили моря и сушу рыбой, кроликами, козами, травой, зерновыми, деревьями и тому подобным. Мы не оставили ничего из местной жизни, разве что в зоопарках и аквариумах.

– Хм, – произнес Тревиз.

Пилорат долгую минуту смотрел на него, потом сказал:

– Вам плевать на это, не так ли? Замечательно! Я не знаю никого, кто бы думал иначе. Я думаю, это моя вина: не сумел никого заинтересовать, хотя самого меня это очень интересует.

– Это интересно, – сказал Тревиз, – но… но… И что же?

– Вам не приходит в голову, что с научной точки зрения интересно изучать мир, давший подъем единственному, по настоящему расцветшему, подлинному экологическому балансу Галактики?

– Возможно, если бы я был биологом. А я, знаете, не биолог. Вы уж простите меня.

– Конечно же, мой дорогой! Кстати, я не нашел ни одного биолога, который заинтересовался бы этим. Я говорил вам, что специализировался по биологии в колледже. Я обратился с этим к своему профессору, но он не заинтересовался и велел мне вернуться к какой-то практической задаче. Мне это было так противно, что я переключился на историю, которая в юности была моим хобби, и вытащил из угла «Вопрос происхождения».

– Если это дало вам работу на всю жизнь, – сказал Тревиз, – то вы должны быть благодарны своему профессору за то, что он оказался таким непросвещенным.

– Да, полагал, что на вопрос можно взглянуть и так. Моя работа интересна и никогда меня не утомляет. Но я хотел бы заинтересовать этим вас. Терпеть не могу ощущения вечного разговора с самим собой.

Тревиз наклонил голову и весело рассмеялся. На спокойном лице Пилората обозначились следы огорчения.

– Почему вы смеетесь надо мной?

– Не над вами, Янов. Я смеялся над собственной глупостью. Что касается вас, то я очень признателен вам. Вы были совершенно правы.

– Что я придаю такое значение происхождению человека?

– Нет, нет. То есть, да, и в этом тоже. Но я хотел сказать, что вы были правы, когда сказали, что надо перестать сознательно думать о моей проблеме и занять мозг чем-нибудь другим. Когда вы мне рассказали о способе развития жизни, это привело меня к мысли, что я знаю теперь, где найти этот гипертранслятор, если он существует.

– Вот как?