Кризис

В двадцать один год я испытал самое сильное потрясение в своей профессиональной карьере. Я вырос в Бостоне и был старшим ребенком образованных родителей: мой отец-профессор преподавал в Гарварде, мать занималась лингвистикой, играла на пианино и учила детей; оба они поощряли мое стремление к знаниям. Я учился в отличной средней школе (Латинская школа Роксбери)[14], затем поступил в отличный колледж (Гарвардский колледж[15]). Я преуспевал в школе, был среди первых по всем учебным дисциплинам, выполнил и опубликовал еще студентом два лабораторных исследовательских проекта и окончил колледж с лучшими отметками среди сокурсников. По примеру своего отца-врача и опираясь на удачный и успешный опыт студенческих исследований, я решил получить докторскую степень по физиологии. В сентябре 1958 года я прибыл в аспирантуру английского университета Кембридж, считавшегося в ту пору мировым лидером в области изучения физиологии. Дополнительные преимущества переезда в Кембридж включали первую для меня возможность пожить вдали от дома, попутешествовать по Европе и поднатореть в иностранных языках (к тому времени я освоил уже шесть, но по книгам).

Учеба в Англии очень быстро показала, что мне придется гораздо труднее, чем было в Роксбери и Гарвардском колледже – или даже чем в студенческих изысканиях. Мой наставник в Кембридже (мы с ним делили лабораторию и офис) был отличным физиологом и изучал, как электрические угри порождают энергию. Он поручил мне фиксировать перемещения заряженных частиц (ионов натрия и калия) в электрогенерирующих мембранах угрей. Для этого потребовалось спроектировать необходимое оборудование. Увы, я никогда не умел хорошо работать руками. В школе я не справился в одиночку с постройкой простейшего радиоприемника. В общем, у меня не было ни малейшего представления о том, как проектировать камеру по изучению мембран, равно как и обо всем, что касалось каких-либо более или менее сложных приборов, связанных с электричеством.

В Кембридж я приехал с наилучшими рекомендациями моего научного руководителя из Гарвардского университета. Но теперь для меня самого и для моего руководителя в Кембридже стало очевидно, что я никуда не гожусь. В качестве научного сотрудника я был для него бесполезен. Он перевел меня в отдельную лабораторию, где я мог бы придумать исследовательский проект самостоятельно.

В попытке подыскать проект, лучше подходящий под мои слабые познания в технологиях, я ухватился за идею изучения транспортировки натрия и воды в желчном пузыре, простом мешковидном органе. Тут требовались элементарные условия: просто каждые десять минут аккуратно фиксировать состояние наполненного жидкостью рыбьего желчного пузыря и замерять объем воды в желчном пузыре. Даже я наверняка на это способен! Желчный пузырь сам по себе не имел ценности, но его ткань относилась к классу тканей под названием эпителий, который присутствовал в намного более важных органах, например, в почках и кишечнике. В ту пору, в 1959 году, считалось, что все известные эпителиальные ткани, которые транспортировали ионы и воду, подобно желчному пузырю, порождают электрическое напряжение в процессе транспортировки заряженных ионов. Но всякий раз при попытке замерить напряжение желчного пузыря у меня получался ноль. В те дни это считалось убедительным доказательством того, что либо я не овладел даже простейшей технологией замера напряжения желчного пузыря, либо ухитрился погубить ткань образца и она перестала функционировать. Так или иначе, я допустил очередной провал в качестве лабораторного физиолога.

Мою деморализованность усугубило посещение в июне 1959 года первого конгресса Международного биофизического общества в Кембридже. Сотни ученых со всего мира выступали с докладами о своих исследованиях, а у меня не было результатов, которые я мог бы обнародовать. Я чувствовал себя униженным. Я привык всегда и во всем быть первым, а сейчас вдруг стал никем.

Меня начали посещать философские, экзистенциальные сомнения по поводу карьеры научного исследователя. Я прочитал и перечитал знаменитую книгу Торо «Уолден»[16]. Меня потрясло то, что я расценил как послание, обращенное лично ко мне: реальным побуждением к занятиям наукой является эгоистическое желание получить признание других ученых. (Да, это действительно важный мотив для большинства ученых!) Но Торо убедительно показал, что не стоит идти на поводу у пустого притворства. Основное послание «Уолдена» было следующим: я должен понять, чего в самом деле хочу добиться в жизни, и не обольщаться соблазнами признания. Торо укрепил мои сомнения в том, следует ли и дальше заниматься научными исследованиями в Кембридже. Момент принятия решения приближался, второй год аспирантуры начинался в конце лета, значит, мне пришлось бы повторно подавать документы, если я вознамерюсь продолжать учебу.