Кривые деревья

Игорь Игоревич стоял на пороге в пыльнике поверх пиджачной пары.

— Я уезжаю, — неловко помахав руками, объяснил он. — И Черказьянов со мною… насчет же обеда я не предполагал… прости…

Она наблюдала из окна, как деревянными шагами он направляется к дрожкам, и омерзительный гость идет рядом с ним, и оба они хоть ненадолго, но уходят из ее жизни.

…А вечер выдался на диво хорош. Любовь Яковлевна вышла в голубоватый сумрак, ослабила лиф и вобрала полную грудь бодрящего свежего воздуха. «Все образуется, — говорила она себе, — перемелется, мука бу…»

Внезапно она увидела, что под кустом смородины прячется какая-то расплывчатая страшная фигура. Медленно Любовь Яковлевна принялась отступать к дому, и фигура, предполагая себя не обнаруженной, чуть быстрее начала перемещаться к ней, чтобы ловчее наброситься ибез шуму задушить. Крикнув, Любовь Яковлевна побежала, и тут же чьи-то руки жадно ухватили ее за грудь. Мелькнула и приблизилась жуткая белая голова.

— Черказьянов?! Негодяй! Каким образом?!

Не отвечая, он повалил ее в траву. Отчаянно засучив руками по земле, Любовь Яковлевна нащупала тяжелый предмет и что было сил ткнула им в вонючую похотливую массу.

8

— Серпом по яйцам! Серпом по яйцам!

Она никогда не видела мужа в таком состоянии. Бесцветные редкие волосы Игоря Игоревича были всклокочены, очки забрызганы грязью, галстук сбит набок. Отбросив зонтик, от которого на полу сразу натекла лужица, он метался по прихожей, задевал вещи и был не похож на самого себя.

— В чем дело? — холодно осведомилась Любовь Яковлевна. — И кто позволил тебе употреблять такие выражения?! Ты ведь не о куриных делах?

— Прости… — Игорь Игоревич опустился на ящик для обуви, предоставив слуге Прохору стащить с него перемазанные глиной калоши. — Только что я от Василия Георгиевича… бедняга в хирургическом отделении… какие-то разбойники напали на него и серпом, представь, серпом взрезали по я… извини, по переднему тайному месту…

— Что же, — Любовь Яковлевна оставалась на редкость невозмутимой, — господин Черказьянов более не сможет демонстрировать прыть женщинам? Отныне он кастрат и станет проходить по ведомству евнухов?!

Стечкин удивленно посмотрел на супругу.

— Нет… обошлось… все пришили на место. Оперировал Боткин.

— Литератор? — вырвалось странное у Любови Яковлевны.

Игорь Игоревич вынужден был протереть стекла очков.

— Отчего же… врач… знаменитый хирург…

Едва только зарядили дожди, она возвратилась в город. События последних дней внесли сумбур и путаницу в мысли, в душе не ощущалось целостности.

В каком-то оцепенении Любовь Яковлевна бродила по дому, и другая Стечкина брела рядом с нею, такая же непричесанная и заспанная.

— Что же, роман наш про Вареньку Ульмину неудачен? — в который раз спрашивала Любовь Яковлевна.

— Выходит, так, — позевывая и не прикрывая рта, отвечала другая Стечкина.

— А Иван Сергеевич? Отчего он такой разный? Будто бы их двое…

— Нас тоже двое… что с того…

— Но мы одинаковые!

— Мы — женщины, у мужчин свои странности…

Скушав на кухне какую-нибудь оладушку Любовь Яковлевна подымалась в спальню и ложилась поперек кровати. На ковре брошены были давеча принесенные от Смирдина книги. Любовь Яковлевна не глядя подхватывала какую-нибудь и наугад прочитывала абзац.

«Это был дешевый город, и все в нем было дешевое. Дешевыми были булки, шляпы, хомуты, афишные тумбы. Дешевыми были дома и дороги. Дешевым было небо над городом и воздух, которым дышали люди. И самые горожане были дешевыми. И мысли их, и поступки, и отношения между ними…»

Пожав плечами, Любовь Яковлевна откладывала Полонского и принималась за Левитова.

«Сельское учение, — сладковато вещал Александр Иванович, — сродни учению городскому. Разве что, учение сельское местом приложения имеет село, тогда как городское учение всенепременно распространяется на город. Подвизаются в сельском учении учителя сельские, оные для учения городского решительно непригодны. Вестимо, пущены на село, учителя городские только что и сраму имут там…»

Многозначительно переглянувшись со второй Стечкиной, Любовь Яковлевна закрывала «Сельское учение» и с натугой приподымала тяжелейший том «Истории Гогенштауфенов».

«Благородный Эрих Густав Мария фон Гогенштауфен, третий сын курфюрста вестфальского и лотарингского Ганса Себастьяна Иоганна фон Гогенштауфена и племянник наместника баварского и верхнесаксонского Германна Франца Леонгарда фон Раттенау, предводительствуя отрядом ландскнехтов, взял штурмом прусский замок Зеершверцузаген, вынудив к отступлению за Рейн отборных кирасир австрийского фельдмаршала Гуго Рейнхарда Отто фон Кляйнепуппельна…»

Переправив на ковер Раумера, Любовь Яковлевна закрывала глаза и без всякого перехода оказывалась в зале, обшитой дубовыми панелями и освещенной множеством медных ламп.

Зеркальный потолок, мраморные колонны, осклабленный медведь у входа с подносом для пожертвований в пользу недостаточных официантов и членов их семей, вид из окна на Певческий мост, другие некоторые детали и даже запахи указывали Любови Яковлевне, что находится она в престижном ресторане Данона, что на Мойке.