Кривые деревья

— Вот что имею сказать вам, — начал Иван Сергеевич так неожиданно, что Любовь Яковлевна вздрогнула. — У вас талант несомненный, оригинальный, живой и даже поэтический — но «Вареньку Ульмину» печатать не следует, ибо я — извините за резкость выражения — более уродливого или, говоря точнее, более изуродованного произведения не знаю. Все изобличает в вас замечательное критическое чутье; тем удивительнее, тем непостижимее то, что вы сделали. Задавшись задачей, которая только что под силу первоклассному таланту, а именно определением и развитием отношений вашей героини к Мите, поставив эту задачу верно и тонко, вы вдруг ни с того ни с сего вводите в ваш рассказ больного, исковерканного и к тому же никому не нужного и не интересного субъекта, возитесь с ним, заставляете его все перепортить, вводите мелодраматические неожиданности — словом, обращаете всю свою работу в прах. Как это вы не почувствовали, что, например, ночные сочинительства Юлии производят впечатление комическое — и от этого шутовства ваша живая, славная Варя пала?.. И потом этот цитат из Беранже — что за хитро сплетенная, капризная патология… В клиниках бывают такие факты, что больной возьмет да и откусит фельдшеру нос, — что ж? И это «возводить в перл создания»?.. — Из приготовленного загодя стакана Тургенев крупно отпил подслащенной розовой воды. — У вас несомненный дар психологического анализа, — немного монотонно продолжал он, — но этот дар часто переходит в какую-то кропотливую нервозность, вы хотели уловить все колебания психических состояний — и впадаете иногда в мелочность, в каприз наконец, вас понять невозможно или очень трудно и без нужды, безо всякой пользы… Мне иногда невольно припоминались слова одной барышни, которую я знавал в молодости: «Это очень трудно, потому что легко; хоть, с другой стороны, оно и легко, потому что трудно». — Иван Сергеевич как-то неожиданно затряс головой, закартавился и сменил тембр голоса. Любовь Яковлевна догадалась, что последнюю фразу он произнес по-французски. — И потом, — снова понятно заговорил он, — как это у вас все беспрерывно плачут, даже рыдают, чувствуют страшную боль, потом сейчас необыкновенную легкость и т. д. Я не знаю, много ли вы читали Льва Толстого, но уверен, что для вас изучение этого бесспорно первого русского писателя положительно вредно. Вы слишком часто доказали, что вам дело дается в руки, чтобы не бросить всю эту возню, эти пируэты на острие булавки и т. д. — Еще более неожиданно Тургенев улыбнулся. — Однако довольно я вас бранил, надо ж и похвалить… Оно же и веселее. Вы пишете славным языком, несмотря на изредка попадающиеся галлицизмы («Фасон, которым было сшито платье, давал чувствовать…» — процитировал он). Описания ваши превосходны, рельефны, просты, жизненны. Всякий раз, когда вы касаетесь природы, — у вас выходит прелестно — и тем более прелестно, что вы всего кладете два-три штриха, но характерных… И в психологической работе надо так же поступать… — Снова затряся головою и переменив тембр, Иван Сергеевич выразился по-французски. — В этом умении, — привставая, закончил он, — класть характерные штрихи я вижу ваш поэтический дар. Словом, из вас может выйти писатель очень крупный, у вас на то все данные. Разве вы сами возьмете да испортите себя…

— Пиво есть? — хрипло спросила Стечкина.

— Пиво? — изумился классик. — Вы спросили пиво?

Повертев языком в пересохшем рту, Любовь Яковлевна молча кивнула.

— Вообще-то я не употребляю, — замялся Тургенев. — Да и квартира не моя. Сейчас узнаю у хозяина…

Он вышел и вернулся с немолодым лакеем, которому в прошлые посещения она сбрасывала ротонду. На этот раз вместо вислой с чужого плеча одежонки человек был облачен в щегольской сюртук с начищенными металлическими пуговицами и выглядел весьма презентабельно.

— Знакомьтесь, — церемонно произнес Тургенев. — Давнишний мой друг. Василий Петрович Боткин.

Стечкина глубоко выдохнула.

— Врач? — чтобы сказать хоть что-нибудь, коротко бросила она.

— Литератор, — вежливо склонил голову представленный. — Критик.

— Был близок к Станкевичу, Белинскому, Герцену, — с гордостью добавил Иван Сергеевич.

Впрочем, гостье было уже все равно.

Пива в доме не оказалось, послать за ним было некого. Из английских чашек пили чай с кренделями. Лицо Ивана Сергеевича было непроницаемо серьезно, держался он церемонно и с большим достоинством.

Едва заметно царапая фарфором о фарфор, мужчины степенно сглатывали ароматный кипяток и тщательно прожевывали сдобу. Очевидно было, что присутствие третьего лица сковывает их. Стечкина же никак не могла заставить себя подняться. Она пристально смотрела в лицо Тургеневу, отчего Иван Сергеевич смущался, краснел и ниже наклонял голову. Лакей-Боткин пытался вовлечь засидевшуюся гостью в какую-то необязательную светскую беседу. Любовь Яковлевна отвечала коротко, односложно и невпопад.

Время шло, и, исчерпав запас внимания к даме, мужчины заговорили о своем.