Кривоногий

— Встань! Встань! — кричал он повелительно. — Зачем я один должен держать открытыми глаза, когда вы с братом валяетесь на земле, как сурок около медведя. — И, довольный своим остроумием, сын Эйгелина отрывисто рассмеялся.

— Эгей! — покорно повторил Эуннэкай и сел на оленьей шкуре, служившей ему постелью. Кутувия поддёрнул ногой другую шкуру, лежавшую поодаль, и тяжело опустился на неё.

— Худо, тяжело! — сказал он более спокойно. — Кости моих ног опустели! Весь мозг высох! Целый день я ни разу не садился с этими оленями. Они не хотят стоять на месте хоть бы минуту.

Эуннэкай посмотрел на стадо. Все олени спокойно лежали на ровной площади пастбища. Нигде не было видно ни одного комара.

— Не теперь, прежде! — сказал Кутувия, заметив его взгляд. — Теперь хорошо! Тенантумгин пожалел-таки нас и послал большой холод. Комары валяются на земле, как сухая хвоя. Они не в силах прокусить гнилой кожи налима. Теперь олени немного отдохнут.

Тело Кутувии понемногу приняло горизонтальное положение. Глаза его стали слипаться.

— Если побегут, разбуди Каулькая! — через силу выговорил он и смолк, как поражённый громом.

Эуннэкай поджал свои кривые ноги и уселся поплотнее, посматривая на оленей глазами, ещё не освободившимися ото сна. Они тоже устали не менее пастухов и пользуясь промежутком благословенного холода, спали таким же крепким сном, склонив головы на вытянутые передние ноги. Некоторые телята лежали на боку, протянув в разные стороны свои тонкие ножки и напоминая трупы, брошенные на землю. Жёлтый Утэль устал больше всех. Ему приходилось весь день бегать за табуном на трёх ногах: четвёртая была заткнута за веревочный ошейник для обуздания его хищных инстинктов по отношению к телятам и хромым пыжикам. В настоящую минуту он лежал на обычном месте своих отдыхов, свернувшись в клубок и прижавшись спиной к ногам Каулькая, которого он считал своим хозяином, хотя собственно говоря, принадлежал Кутувии.

Эуннэкай чувствовал себя очень плохо. Грудь его мучительно ныла. Ему казалось, что будто кто-то сдавливает её с боков. От этого давления боль ударяла в спину и колола где-то сзади. Даже дышать ему было трудно, и каждый вздох выходил с хрипом из его открытого рта. Он сидел скорчившись, протянув вперёд голову, опираясь основанием спины на свою котомку, и смотрел прямо перед собой.

"Отчего я такой плохой, — думал он, — а Каулькай крепок, как большая лиственница у подошвы скалы! И Кутувия крепок, как камень, обросший мхом! Только я плохой, слабый… Зачем Тенантумгин создал меня таким худым? Хоть бы немножко иначе! Чтоб грудь не болела и нога ходила прямо, как у людей!.."

Эуннэкай вспомнил, что Кутувия назвал его Ленивым Малюткой; но ведь Малютка не весь век лежал на боку. Потом бог сжалился и сделал его настоящим человеком. А может, и над ним сжалится?.. Вдруг прилетит вороном, ударится об землю, станет человеком и скажет: "Вставай, Эуннэкай! Полно тебе лежать на одном месте, как охромелый пыжик! Ходи и ты, как человек!". И поправит его больную грудь и кривую ногу, и даст ему высокий стан и пригожее лицо, красивую одежду из белых шкур, стадо пёстрых оленей, санки в колокольчиках…

Эуннэкай поднял голову вверх и, видя ворона, пролетавшего мимо, на минуту подумал, не Тенантумгин ли это. Но ворон пролетел дальше, даже не посмотрев на Эуннэкая.

Эуннэкай снова посмотрел перед собой долгим взглядом. Ряд круглых сопок перед его глазами курился густым чёрным туманом, который свивался в огромные клубы и медленно полз вниз, наполняя долину. "Словно костры!" — думал Эуннэкай. Но этот дым такой холодный и мокрый. От него грудь Эуннэкая всегда болит сильнее, и глаза от него слипаются… слипаются… слипаются…

Дальше Эуннэкай уже не думал. Сон, его истинный властитель, пришёл так же внезапно, как всегда, и завладел его существом.

Сверх обыкновения, Эуннэкаю приснился сон. Ему снилось, что Тенантумгин услышал его жалобы, но отнёсся к ним совершенно иначе, чем он имел право надеяться. Божественный ворон, — тот самый, который когда-то учил своей каркающей речи поколения людей, лишённых слова, — с раскрытым клювом, широко простёртыми крыльями и заострёнными когтями, прилетел и прокричал у него над ухом:

"Тебе не нравится больная грудь и кривая нога? Ты негодник!.. Ругаешь шатёр, в котором живёшь! Не надо ничего! Выходи вон!"

Эуннэкай почувствовал, как все шесть увыритов, составляющих его душу, покинули бренную земную оболочку и действительно вышли все. Пять увыритов улетели в разные стороны, как испуганные птицы, но один остался. То он, он сам, Эуннэкай. Он стал совсем крошечным ("Как ножовый черен", — мелькнуло у него в голове) и ощущал необычную лёгкость.

Но Тенантумгин не дал ему даже осмотреться в этом новом состоянии, схватил его когтями и понёс вверх. Они летели быстрее диких гусей, перенёсших героя сказки Айваналина через широкое море, легче пушинки, восходящей вверх на крыльях отвесного вихря, бегущего со скалы на скалу. Эуннэкай в ужасе закрыл глаза и старался не слушать даже быстрого трепетания крыльев, направлявших кверху безостановочный полёт.