Критический эксперимент

Найти было легко. Питер всем разболтал, что какой-то русский тип, чтобы покаяться, снял у него избушку на пару месяцев. При этом он нафантазировал кучу таких вещей, что местные, боясь проклятия отшельника (в данном случае было все равно, истинно ли он верующий или сатанист) не приближались к избушке. Но кто-то потихоньку подкрался и видел какого-то дикого человека, который с нечленораздельными воплями бегал за водой голым под дождем со снегом. Они решили, что этот отшельник сатанист, и что у него раб — троглодит. Но затем начали обсуждать, что ведь и святые отшельники диких зверей приручали, и так и не пришли к единому мнению.

Узнав об этих разговорах, генерал решил малость позабавиться. Он организовал нечто типа охоты, вспомнив свои военные навыки, потихоньку подкрался к избушке и внезапно ворвался в нее, когда я голый сидел за книгой.

-- Ну, значит, вот он, троглодит! А то местные уже боятся, что в лесу дикарь завелся! Хватит! На запой я отвожу две недели, а ты уже перебрал лишку.

Я стремительно накинул шинель.

-- Так у меня же не запой.

-- Запой, запой, только другой. Не возражать! Ты провинился, и получишь за это по первое число! И дел накопилось столько, что тебе долго за книжками сидеть не придется. Одевайся и поехали в город!

Потом генерал неоднократно рассказывал эту историю о том, как его чиновник сбежал в лес и изображал там то ли медведя, то ли троглодита.

-- Ну что возьмешь со стихоплета! — приговаривал он.

Против ожидания, у меня из жалования вычли лишь за те дни, что были сверх двух недель.

А новости шли одна за другой. Екатерина издала указ о вольности дворянства. Саксония капитулировала, Фридрих честно почти не тронул ее территории, забрав лишь спорные мелкие куски, но связал ее таким договором, по которому до конца войны саксонские солдаты оставались в армии Фридриха, а его армия могла свободно ходить по территории Саксонии и закупать провиант и другие необходимые припасы по фиксированным ценам (то есть практически реквизировать). Один пункт был умилительным. Поскольку Саксония теперь считалась другом Фридриха, прусским (тьфу ты, теперь ободритским) вербовщикам работать в ней запрещалось. Но, если такого вербовщика хватали, его должны были выдать для наказания в Берлин. И одновременно было прописано, что все завербованные в армию Фридриха саксонские солдаты отныне пользуются всеми правами наравне с прусскими (ободритскими, опять сбился!) подданными и должны производиться в чины наравне с ними. То есть было ясно, что схваченных вербовщиков будут ругать за неосторожность и вновь посылать работать.

Франция после этого также заключила перемирие. После своих блестящих побед она попыталась было захватить часть английских владений, но Англия в очередной раз показала бульдожье упрямство, вновь собрав армию и отвоевав почти все потерянное. Вероятнее всего, что мир будет заключен на ничейных условиях.

Так что несчастная Австрия получила свое: осталась в одиночестве на съедение Фридриху.

Прошла еще пара месяцев, и меня послали в Мемель. Мемель был в ту пору захолустным городишкой, как говорят русские, забытым Богом. И дело было скучнейшее, но длинное. Местные ратманы вдрызг перессорились друг с другом и надо было разобраться подробно во взаимных обвинениях, отругать всех, затем всех представить к не очень строгому, отеческому, наказанию со стороны губернатора, но с разбором: все-таки понять, кто виноват побольше, а кто поменьше. Меньше чем за неделю тут не управиться.

Узнав, что я еду в Мемель, всеведущий Егор сказал, что там есть всего три достопримечательности: старый полуразвалившийся замок и две чокнутые, каждая в своем роде, личности. Он пожелал мне чокнутым не попадаться, а если уж попадусь, получить от этого побольше удовольствия и поменьше гадостей.

Городок показался мне действительно скучным. Я остановился у бургомистра, как и полагалось чиновнику с особым поручением от губернатора. Весь день разбирался в дрязгах, искал, как бы распутать этот клубок ничтожных обид и достаточно крупных следствий этих обид. Действительно, как и предсказывал губернатор, потом пришлось на все это скучнейшее дело убить две недели.

На второй вечер перед уходом из ратуши меня застал слуга бургомистра, который начал говорить нечто весьма путаное и бестолковое. Я так и не понял, то ли бургомистр рекомендовал мне сегодня подольше не возвращаться, то ли возвращаться как можно быстрее. Поскольку я знал, что на меня уже жалуются ратманы, я решил не оттягивать неприятностей и побыстрее покинул присутствие.

У бургомистра я застал некую женщину весьма властного вида, одетую с какой-то демонстративно простенькой роскошью: <<Я здесь лицо, и весьма знатное!>> Бургомистр, вовсю кланяясь госпоже графине, почтительно ей что-то объяснял. Лицо его было весьма напряженное. Я хотел было выйти, но тут властный голос графини вернул меня назад:

-- А, это тот самый русский поэт, о котором мне говорили!

Я сдержанно поклонился.