Критический эксперимент

На работе мы сверстали большой и еле-еле приличный мемуар о притеснениях и ругательствах цесарцев и отправили его в Питер.

Но однажды я вздрогнул. Экзекутор прибежал и сказал, что приехавший из Питера князь Вяземский и губернатор требуют меня сей же час к себе. Все-таки язык у меня порою чесался и мурашки по спине бегали…

* * *

Князь Вяземский выглядел как жаба, преисполненная сознания собственной важности настолько, что едва не лопается от этого. Он слегка кивнул головой в ответ на мой поклон и бесцеремонно воззрился на меня.

-- Так это и есть ваш второй Барков? Барков хоть выглядит веселым пьяницей, а сей бумагомаратель какой-то унылый ярыжка. Ну ладно, проверю его, и если подойдет, заберу. Императрице будет веселее с двумя такими шутами. Ну, милейший, сымпровизируй-ка мне что-нибудь неприличное.

Я внутренне весь похолодел, почувствовав, что сейчас все может сорваться. С другой стороны, я весь кипел от ярости: в свое-то время я перед такими надутыми индюками не кланялся. <<Ну что же!>> — подумал я, <<Сам нарвался!>>

Питерский пришел индюк,

Он в паху-то весь протух,

Кровью порченой кичится,

Над науками глумится.

Ты не станешь уж дурее,

Если мозг будет жижее.

И науки, как дурман

Для того, кто сам — кабан.

Князь взвыл:

-- Хам! Сволочь! Ты что меня оскорбляешь? — и замахнулся на меня кулаком.

Я успел уклониться от удара, князь растянулся на полу, а я приговорил классическую приговорку:

Не майорска, сударь, честь,

С кулаком да в рыло лезть!

-- Какой я тебе <<сударь>>? Какой майор? Я камергер ее величества и светлейший князь!

Князь схватил трость, я выхватил шпагу, чтобы отбивать удары, и по какому-то наитию заорал:

Я не твой, князек, холоп!

Мой начальник больно строг.

И коль нужно наказать,

Лишь ему располагать!

Удар я отбил, и раздался громовой голос генерала, на которого я не смотрел:

-- Немедленно прекратить! Чиновник прав: лишь я волен его наказать! Антон Петров, отдать шпагу!

Я подчинился. Генерал позвонил, вошли слуги.

-- Зовите караул.

Когда пришел караул, он гневным голосом приказал:

-- Возьмите сего буяна и немедленно посадите в самую лучшую камеру темницы! Я с ним разберусь!

Камера действительно оказалась самой лучшей: сухой и чистой. Через час зашел начальник караула и объявил, что на первый случай мне дали месяц строгого ареста на хлебе и воде. <<Ну, это не самое худшее!>> — подумал я и повалился спать.

Наутро дверь камеры отворилась, и вошел кат. <<Значит, все, что было насчет ареста, лишь комедия! На самом деле сейчас начнут вздевать на дыбу из-за ругательств по поводу императрицы, которые я так старательно переписывал!>> — с дрожью подумал я.

Кат, неожиданно для меня, приветливо поклонился и сказал:

-- Доброе утро, Антон Петрович! От сумы да от тюрьмы не зарекайся, говорят мудрые люди.

Я машинально приветствовал его, а он достал узелок и сказал:

-- Ну, если не побрезгуете, я Вам, ваше благородие, завтрак принес. А то ведь Вас на хлебе и воде присудили сидеть.

Я расхохотался.

-- Спасибо, Антип! Не ожидал! Не побрезгую.

-- Вот и хорошо. Сейчас поедим, а затем, если будет у Вас охота, в картишки перекинемся. А то со скуки помираю.

Я с удовольствием начал есть черный хлеб с репой, говядиной и луком. К нему прилагался еще и жбанчик кислого молока.

-- Пива-то утром русскому человеку не положено, а вечером я принесу.

Но тут наше общество потревожил начальник тюрьмы. Он воззрился на катюгу и сказал:

-- Ишь, умный! Кто тебе позволил! Убирай все свое и не смей больше приносить! По тайному приказу губернатора арестанта будут кормить с собственного его высокоблагородия стола. Только не болтай об этом! А вам, Антон Петрович, велено съедать все быстро и у себя держать лишь хлеб и воду, как и было сказано. Я буду убирать трапезу через полчаса.

Стол губернатора оказался не столь обилен, как стол палача, хотя и более утонченный. В дальнейшем во время отсидки я четко понимал, когда у губернатора торжественная пирушка, а когда простая трапеза: во втором случае все было весьма умеренно и просто.

Мне разрешили послать за книгами, а очень скоро губернатор лично побеспокоился, чтобы я не скучал: стал присылать чиновников с делами. Так что единственное, что у меня было хуже, чем на квартире — отсутствие свободы.

Через неделю князь Вяземский уехал в армию, куда он, собственно, и был послан. На следующий же день генерал лично явился ко мне и грозно спросил:

-- Ну что, длинный язык, каешься?

Я увидел веселые искорки в его глазах и понял, что надо подыграть.

-- Каюсь, ваше высокопревосходительство.

-- Ну что, у тебя было время покаяться и попоститься во искупление греха. Раз каешься, я тебя прощаю. Можешь идти к себе. А в три часа заходи ко мне.

Потом палач мне потихоньку сказал, что если, упаси Бог, мне придется попасть в его руки, он вспомнит мне хорошее отношение и что я не побрезговал его хлебом-солью и отплатит по-честному. Я мысленно помолился, чтобы мне не пришлось испытать на себе дружелюбие палача.