Кристалл в прозрачной оправе. Рассказы о воде и камнях

Странное дело: приземляясь в Москве, чувствую себя чужим. Не то, когда попадаешь в Японию. Ты быстренько перелетаешь через море, и вода начинает чередоваться с землёй, на которой расцветают яркие жёлтые созвездия. Приземляешься, едешь в город, и жёлтые созвездия оказываются друзами кристаллов-домов, между которыми вьются мёбиусные ленты развязок. По дорогам с горизонтальными светофорами несутся такие родные праворульные японки. В аппаратах по продаже сигарет – знакомые по девяностым синие пачки «хилайта». Виски «Сантори» – не в пример дешевле, чем у нас (привет контрабандистам Зелёного Угла), и его спокойно продают круглые сутки. И все вокруг – свои, хотя и не наши. А то, что едут они по левой стороне проезжей части – так кому не приходилось ездить по встречке.

В голове оживают глубоко запрятанные японские словечки. Возможно, они там самозарождаются. Вершиной моего японского стала фраза «Унаги футацу кудасай» – «Два с угрём, пожалуйста» – не знаю, откуда она во мне взялась. На помощь японским словам приходят английские, русские можно пока положить на полку.

«Вчера трясло», – обязательно сообщат тебе. Токио – каменные джунгли, но не западные, а более человечные. Схема запутанного токийского метро похожа на человеческий мозг в разрезе: не очень понятно, что к чему, но всё работает. Куда не дотянулись щупальца метро – доставит змееголовый синкансэн-сапсан; не исключено, что он умеет плавать – от тёплой океанской Окинавы до сибирского Хоккайдо.

В тихих, как гибридные «приусы», каналах старого Токио дремлют шхуны, парень на берегу Сумиды ловит «судзуки» (судака), на заднем плане – вполне американского вида небоскрёбы. С центральной улицы Синдзюку можно свернуть в узенькие, не разъедешься, улочки с тихими двориками на одну-две машины и крошечными «повседневными» ресторанчиками. Ходить по пустым ночным улицам и дворам не страшно. Вернёшься на центральную улицу – и снова «крауны», «марки», «сайры», которые ещё не знают, что на них положено с сумасшедшим свистом резины гонять по разбитым дорогам Владивостока, Хабаровска, Благовещенска, Иркутска, Красноярска, Новосибирска, отрывая листы защиты, пробивая поддоны и калеча рычаги. Они проживают райский, несознательный период своего существования, и лучше оставить их пока в этом раю.

Япония восточнее Владивостока, но время в ней – западное, иркутское, отчего здесь рано темнеет. Однажды я попал в Японию в конце октября – утром во Владивостоке соскребал со стекла своей машины иней, а днём в Токио было +22°. Японцы ходили в рубашках, японки сверкали полуголыми ногами, на улицах росли бамбук и пальмы, за городом висели на деревьях оранжевые плоды хурмы, у берегов плескалось ещё не остывшее море, – и я снова обиделся на тёплое течение Куросио, которое предпочло нашему берегу японский.

В Иокогаме меня поразили отвоёванные у моря – отсыпанные грунтом срезаемых сопок – территории. Именно таким путём на свет появился центральный деловой район Иокогамы под названием Минато Мирай, что переводится как «порт будущего», но звучит совсем по-русски: «минатом и рай». На таких землях – казалось бы, обречённых быть зыбкими, тем более в условиях постоянных землетрясений, – японцы не боятся громоздить небоскрёбы. Высочайшее здание страны Landmark Tower находится здесь.

Японцы были морскими всегда, что отражается в любопытных нюансах. Например, международные отделы японских заводов называются не международными или зарубежными, как у нас, но – заморскими или заокеанскими. То есть рубежом между Японией и не-Японией всегда выступало море, а не река, горная гряда или условно проведённая по земле линия границы.

Япония – это вода и камни, которые постоянно потряхивает и иногда заливает водой. Японцам никогда не забыть того, что они живут на камнях и воде, к тому же у подножия вулканов. В этом – какой-то важный message для Японии, столь же важный, как мороз и бесконечность покорённых, но не вполне освоенных пространств – для России.

В Японии я впервые понял, что мне нравятся азиатские лица. От европейцев, мелькающих на токийских улицах, хотелось отвернуться, бросив по-японски: «Понаехари!». Даже иероглифы стали если не понятнее, то ближе эстетически.

Я из того поколения дальневосточников, которое не обязательно бывало в Москве и вообще «на Западе», зато поголовно бывало в приграничных китайских городках. Принятое в России для обозначения Украины и Белоруссии словосочетание «Ближнее Зарубежье» меня всегда коробило: какое оно ближнее, Америка – и то ближе, хотя – через океан.