Криницы

— Будет урожай, Павел Иванович! Будет! Я полвека землю пашу и знаю, когда он будет, а когда нет! — говорил, слегка захмелев, Степан Явменович.

— По зиме?

— Не по зиме — по людям. Как люди работают!

— Правильно, отец! Хорошо сказано!..

— Хочешь, я поговорю с Леной?

— Нет, нет…

Улита Антоновна, которая без конца подносила закуски и присаживалась на минутку то возле одного, то возле другого гостя, видно догадалась, о чём шепчутся старшая дочка с докторшей. Подошла, села рядом с Натальей Петровной, сказала бесхитростно:

— Наташенька, не мучай ты его и себя. Сохнет он по тебе, света не видит.

Лемяшевич хмыкнул и неуместно и довольно бестактно пошутил:

— Не мучайте людей, доктор.

Женщины удивленно посмотрели на него, но каждая удивилась по-своему, потому что поняли они его разно.

Лемяшевич вышел на кухню — просто так, вернулся и сел рядом с Сергеем.

Часов в одиннадцать, когда уже пели песни и танцевали, Наталью Петровну вызвали к больному.

Человек, с головы до ног облепленный снегом, с кнутом в руках, стоял на кухне. Она выслушала его, вернулась и, стоя в дверях, сказала, виновато улыбаясь, как бы прося прощения!

— Позвольте поблагодарить вас, дорогие хозяева. — Куда? — спросила Дарья Степановна.

— В Тополь.

Тополь — самый дальний поселок сельсовета, километрах в семи от Криниц.

— Ой-ой! Серьезное что-нибудь?

— Ребенок.

— Убедительно, — сказал Журавский. — Машина не пройдет?

— Где там! — отозвался из кухни приехавший. — К нам и до этой метели машины не ходили! А теперь — не знаю, как и на лошади доберемся.

Все с молчаливым сочувствием смотрели на Наталью Петровну. А она в душе была рада, что вырвется отсюда: упорное сватанье Даши разволновало её. Кроме того, она все время боялась, что, подвыпив, вдруг начнут обсуждать все это вслух, втянут Сергея, заставят её дать ответ.

— Возьми тулуп, Наташа, — заботливо предложила Улита Антоновна.

— Тулуп я захватил, — сказал человек из Тополя.

— В такую погоду не помешает и второй, ноги получше закутай, — как родной, наказывала старуха.

Наталья Петровна не спорила. Она быстро надела пальто, накинула на плечи тулуп, длинный, до самого пола, по-девичьи живо повернулась, подметя тулупом пол хаты, и выбежала в метель.

32

Больная — девочка четырех лет, худенькая, с тонкими ножками, с широко открытыми голубыми глазами — задыхалась. Мать, женщина уже пожилая, носила её на руках по хате и не приговаривала, не утешала, а стонала от отчаяния, Когда Наталья Петровна велела ей положить девочку на кро: вать, мать, послушно выполнив приказание, кинулась ей на шею и заголосила:

— Докторка ты наша дор-ро-га-ая, помира-ает мо-я-а Галька!

— Замолчите! — строго сказала Наталья Петровна, освобождаясь от её рук.

— Мое единственное дитятко. Ра-адость моя ненагля-адная!

— Не пугай ребенка! — с раздражением прикрикнула она и приказала хозяину: — Успокойте её! Клим робко сказал:

— Варя, а Варя!

Наталья Петровна ловко размотала с шеи девочки косынку, тряпки, вату — домашний компресс. Малышка погладила ручкой шею, потом схватила руку врача и жалостно, как бы моля о спасении, прошептала:

— Тётя!

Наталье Петровне самой стало тяжело дышать, она отвернулась от родителей, чтобы скрыть слезы. Много видела она страданий и смертей и уже умела сохранять внешнее спокойствие. Но от спокойствия этого ничего не оставалось, когда под угрозой была жизнь ребенка.

— Не бойся, моя хорошая, не бойся. Скажи, где у тебя болит, — И я вылечу… Скоро ты будешь бегать…

— На улице, — прошептала девочка запекшимися губами, Рядом всхлипнула мать.

— На улице, на улице, моя славная. Вон какие горы намело, на саночках будешь кататься. — Наталья Петровна, наклонившись над больной, гладила её ручки, грудь, щеки, одновременно осматривая и выслушивая её. — Открой ротик, Галька!

Нет, ошибки быть не могло, она правильно поставила диагноз ещё в дороге, расспросив отца. Тяжелая форма дифтерии. Видеть ей это не впервой, но никогда ещё она так не волновалась: болезнь запущена, на дворе — метель, везти в районную больницу невозможно и поздно. Жизнь ребёнка в её руках. Надо успокоиться, чтобы не выдать себя, не напугать родителей. Вот они стоят у постели, как у гроба. Варя зажимает косынкой рот, чтобы не закричать, не заголосить.

Клим, кусая обвислые усы, гладит рукав её кофточки и успокаивает жену все теми же словами:

— Варя, а Варя!

Надо дать им работу, чтобы они отошли, не мешали.

— Вскипятите воду! — Есть горячая вода.

— Не горячая, а кипяток. И огонь нужен! Огонь!

Они бросились выполнять её приказание. В это время она ввела первый кубик сыворотки. От укола девочка заплакала. Мать упустила чугун, на полу расплылась лужа, а она и не заметила — стояла неподвижно, с помертвевшим лицом и слушала. Наталье Петровне стало жалко женщину. Тяжелая у нее судьба.