Криницы

— Двойка. — Виктор Павлович погладил сердце. — Двойка. Неприятно, но факт.

Данила Платонович поднял на лоб очки.

— По физике у Алеши двойка? Хм… — И больше ничего не сказал.

— Какая тема? — спросил Лемяшевич после паузы.

— Генератор переменного тока. — Завуч отвечал равнодушным тоном, давая понять, что он не придает происшествию никакого значения.

— Странно. Неделю назад он ремонтировал этот генератор…

— Видите, то — практика, в механизмах он разбирается, а здесь — теория… Учить надо! Посидеть! А?

— Практика! Теория! — возмущенно вмешался Адам Бутила. — Он во сто раз лучше вас знает генератор!

Орешкин вспылил.

— Михаил Кириллович!.. Я прошу меня оградить… Я не позволю, чтоб ставили под сомнение мою принципиальность!.. Я буду жаловаться. Ваш Костянок просто разленился, задрал нос… Он считает, что ему все можно…

Это был одновременно удар и по Лемяшевичу: вы, мол, попрекали меня поведением ученицы, в доме которой я живу, так вот вам — полюбуйтесь на ученика, с которым вы сидите за одним столом.

— Что ему можно? — вскочил Бушила, который раскусил этот хитрый выпад завуча.

Орешкин развел руками, обращаясь сразу ко всем преподавателям:

— Согласитесь, товарищи, что невозможно спорить, когда в дело вмешиваются родственные чувства.

Неизвестно, что ответил бы на это Бушила, если б его не остановил Данила Платонович.

— Адам! — сурово и властно прикрикнул он.

Бушила махнул рукой и отошел к окну, повернувшись ко всем спиной.

Завуч нервно заходил по комнате с обиженным и оскорбленным видом.

— Я не понимаю… Я не могу понять, что у нас происходит… Если мне не верят, пожалуйста, приходите на уроки, послушайте… Двери открыты…

— Бросьте, что это вы все такие нервные! — вдруг примирительно заговорила Приходченко. — Какие могут быть разговоры о том, что кто-то вам не верит! Виктор Павлович! Ведь вы же завуч школы. На вас лежит ответственность за успеваемость, за весь учебный процесс… Как мы можем вам не верить!

Она говорила совершенно серьёзно, а между тем явно издевалась над ним, и, вероятно, один Орешкин этого не заметил.

Лемяшевич молчал. После случая с фельетоном в коллективе установились хорошие, сердечные взаимоотношения, и ему очень не хотелось, чтоб они были нарушены и испорчены. Только оставшись с завучем вдвоем, он предложил или, вернее, мягко посоветовал:

— Вы спросите Костянка ещё раз, Виктор Павлович.

— Само собой разумеется, — мирно согласился тот. Возможно, что этим, как говорят дипломаты, инцидент был бы исчерпан: Орешкин отомстил Алёше за его подозрения и на большее, пожалуй, не решился бы, встретив такой протест преподавателей. Но Алёша, которого эта двойка мало тронула, но котбрый в то время мучился из-за того, что Рая не отвечает на его письма и по-прежнему упорно избегает встреч, написал ей последнее и самое решительное письмо. Там он, хотя и между прочим, однако вложив в это всю силу своей неприязни, дал завучу несколько метких характеристик. А Виктор Павлович весьма внимательно следил за своей ученицей, так внимательно, что не стеснялся подглядывать в щель, даже когда она раздевалась, укладываясь спать. И это письмо тоже попало к нему, как и некоторые другие. Два дня он себе места не находил от злости и раздражения, перечитывая снятую им копию. Он даже вознамерился было показать письмо Лемяшевичу, преподавателям. Пускай посмотрят на своего любимца, пускай увидят, на что он способен. Но отказался от этого намерения: нельзя себя выдавать! И он решил действовать по-прежнему.

В класс Виктор Павлович пришел возбуждённый, веселый, весь урок посвятил повторению пройденного, учеников вызывал с шуточками и даже, когда кто-нибудь отвечал слабо, не ругал и не сердился, а мягко укорял, посмеивался. Но, несмотря на такое его настроение, ученики сидели настороженные, недоверчивые. Он ходил по всему классу, держа правую руку под бортом пиджака и время от времени поправляя свой красивый галстук, завязанный умело и надежно. Вызывал он, как всегда, не заглядывая в журнал. Подходил к ученику и говорил:

— Ну, иди ты, Левон.

В середине урока он сел к столу, склонился над журналом.

— Ну, кто тут ещё у нас мастак? Давайте, не стесняйтесь, — и вел пальцем по списку. — Так… так… Костянок! Ага, у тебя двойка, — он сделал вид, будто забыл о ней, — Давай, давай… Твои защитники доказывали мне, что ты величайший знаток физики, Фарадей.

Алёша остановился на полдороге к доске, его передернуло от этих слов. Он некому не жаловался и никаких защитников не искал. Чего он цепляется!

«Если начнет придираться, не буду отвечать», — твердо решил он.