Крик жаворонка. Жизнь и судьба Ивана Трубилина

«Наш Никита Сергеевич» не просто одолел тогда оппозицию. Он без сожаления и всякой жалости разогнал ее по дальним городам и весям (хорошо хоть в лагерь не упек), не глядя на то, что еще совсем недавно всякий праздник в качестве соратников, плечом к плечу, они приветственно махали шляпами народу с трибуны ленинского мавзолея. Главное, настоял на исключении всех из партии (а это верная «политическая смерть»), в создании которой тот же Молотов принимал самое активное участие еще в пору, когда малограмотный, в лаптях и с котомкой Никитка Хрущев только собирался покинуть родную Калиновку, глухую деревню в центре Курской губернии.

Иван Тимофеевич редко вспоминал те события. С одной стороны, характер, ровный и миролюбивый, не очень воспринимал хитросплетения интриг в партийных и околовластных структурах. С другой (мне кажется) – всегда считал за благо промолчать, когда ситуация ему чем-то не очень нравилась. Клеймить кого-то, видать, не любил, и никто такого факта в его биографии не припоминает, что вообще случай редчайший для любой эпохи.

Забегая вперед скажу, что Иван Тимофеевич, пожалуй, единственный, кого мне не удалось зазвать в программу «Встреча», довольно популярную на краевом телевидении в последнем десятилетии прошлого века, когда все и обо всем охотно вспоминали. У меня, интервьюера, на ней не было, пожалуй, только Ельцина и Путина. Да вот Трубилина тоже…

Однажды я «перехватил» его возле многоквартирного дома, где он жил долгие годы, зная, что всякое утро, выходя из двора на улицу Ленина, где ожидает машина, он всегда с кем-то накоротке разговаривал. Прижимая к груди объемную папку с бумагами (думаю те, что брал для работы дома), слушал меня, приветливо улыбался, совсем не проявляя никакого должностного снобизма, но как-то очень деликатно (очевидно, чтобы не обидеть) отказался.

– Вы знаете, давайте немного подождем. – И добавил, дружески дотронувшись до моего плеча: – Я с интересом смотрю ваши передачи… Но сейчас как-то недосуг… Извините… – Улыбнулся, сел в машину и уехал.

Меня тогда успокоило, что Иван Тимофеевич вообще избегал телевидения, зато в любой привычной ему обстановке, то есть без всяких телекамер, говорил удивительно – с мягкой убежденностью, с готовностью всегда слышать другого и тем искренним интересом к любому собеседнику, что сегодня, увы, встретишь не очень часто… Но если попытаться реконструировать в памяти общественно-политическую ситуацию в стране начала шестидесятых годов, то можно уловить некие скрытые сомнения, когда очевидные оценочные нестыковки со стороны нового «хозяина страны» не могли пройти незамеченными даже для неискушенного молодого сознания. Кстати, не только у Трубилина.

Как тогда утверждали, Дмитрия Степановича Полянского, еще недавно первого секретаря Оренбургского обкома партии, «бросили на прорыв», то есть на Краснодарский край, где незадолго до того лично Хрущев с треском снял с аналогичной должности Виктора Максимовича Суслова. Тот, вопреки слухам, не был родственником мрачно знаменитого главного идеолога страны, вековечного секретаря ЦК партии Михаила Андреевича Суслова, а просто по случайному совпадению однофамильцем. Но многие почему-то считали, что что-то такое-этакое есть.

Основное событие с кубанским Сусловым произошло в феврале 1957 года, на пленуме крайкома партии, где обсуждались вопросы животноводства. Замечу, в то время, если нужно было кого-то снять, то животноводство (точнее его состояние) становилось беспроигрышным предлогом, поскольку там всегда находилось столько весомых аргументов о провальности отрасли, что только успевай поворачивайся… За то, за что вчера вручали переходящее Красное знамя, сегодня совершенно единогласно исключали из партии… А уж если сам партийный «хозяин» предложил, то это будет обязательно под общее и единодушное «одобрямс». Вот в такое примерно положение угодил и Суслов, который, несмотря на определенную нелюдимость, с обязанностями первого лица, по общему мнению, справлялся.

Может быть, несколько подпортил репутацию тем, что в день смерти Сталина рыдал под его портретом в голос, о чем Хрущеву, когда потребовалось, в ухо-таки шепнули. Ну и что, тогда плакали все, в том числе и сам Никита Сергеевич… Но многие понимали, что основной причиной было все-таки не это, хотя, когда надо, определенную «окраску» придало.

Дело в том, что Суслов позволил себе некие осторожные возражения по поводу «рывков» во след Америке, не обеспеченных никакими материальными и финансовыми ресурсами, что привело Хрущева в разъяренное состояние. Максимально грубо, прямо из центрового места в президиуме, он не только оборвал выступление Суслова, но и тут же обрушил всю его многолетнюю партийную карьеру.