Крестоносцы поневоле

Видеть корабль посвященных на берегу, дотронуться до него – большая, небывалая редкость. За такое не жалко и посевов, потравленных странным потопом, залившим его страну.

Он задумался. Его ли эта страна? Два месяца назад здесь стоял форт посвященных. Теперь – только слой тины толщиной до двух локтей. Рассказывают, что волны достигали небес, а вода стояла посреди степи так высоко, что люди на лодках не могли достать веслом до тверди.

Когда пришла вода, он был на востоке. После того как он ушел от Инанны, разве мог он оставаться в городе, посвященном ей? Убить себя? Все равно смертные, поспорившие с Богами, не живут долго… Он ушел на войну. А когда вернулся, не было ни города, ни храмов, ни богини, сошедшей с небес, чтобы любить его, смертного.

Он смотрел, как палаваны рубят своими топорами крепкое кедровое дерево днища корабля. Они уже знали, что в корабле есть живые. Изнутри постоянно стучали и пробовали кричать. Чтобы выжить во вселенской буре, мореплаватели закрыли все люки и залили их воском. Теперь в перевернутом корабле им не хватало воздуха и света.

Наконец медь топоров сделала свое дело. Одна из досок обшивки просела, затем еще две по краю. В образовавшуюся щель изнутри выглянули лица людей.

Палаваны обернулись к вождю. Он кивнул, приказывая не трогать спасших. В щель уже протягивали полузадохнувшихся младенцев. Ни-цир не самое лучшее место на земле, но для покрытых синяками и собственной застарелой блевотиной полуживых мореплавателей это место казалось самым прекрасным кусочком Ойкумены. Они падали на землю и целовали ее, разгребая руками наносную тину, пересыпая колотый гравий меж пальцев и смеясь, как дети, впервые увидевшие солнце.

Палаваны напряглись. Среди тех, кто радостно катался по земле, половина была отмечена печатью посвящения. Если бы не команда вождя, они бы уже лежали с расколотыми головами… Или наоборот.

Сомохов, или тот, кем он стал, отметил, как привычно палаваны смыкаются плечом к плечу, ибо только тесной колонной можно противостоять молниеносным посвященным.

Последним из трюма вылез уже немолодой растрепанный жрец. На лбу его горел знак Нин-мах, а на плече – знак Солнца.

Тот, кем чувствовал себя Улугбек, вышел вперед. Из всей своей дружины только он отмечен светом Шамаша[112], значит, он первым и должен встречать гостя. Жрец был очень слаб. Цвет лица его приобрел землистый оттенок, руки слегка дрожали. В бороде, когда-то холеной, были видны крошки и кусочки зелени.