Крестоносцы поневоле

– Тем болей, – прогудел казак, занося саблю.

Со скоростью, которой и нельзя было ожидать от тщедушного кашляющего итальянца, медик откатился от «полочан»:

– Стойте! Погодите, ради Бога!

Костя ухмыльнулся. Среди всех, кого они отправили сегодня на тот свет, этот человек, по его мнению, должен был бы оказаться там первым.

– Это с чего же? – Казак был настроен недружелюбно.

С ужасом взирая то на саблю в руках подъесаула, то на залитые кровью лица обоих «полочан», лекарь затараторил. Немецкий язык на такой скорости и с ярким средиземноморским акцентом был непонятен ни Косте, ни тем более Горовому.

– Ша! Тишэй крышку! Разбалакался, как несушка над курятами.

Тот шмыгнул носом и заговорил медленней:

– Я Энцо Валиаджи, врач. Ваш друг при смерти. Если бы не я, он бы уже умер. В округе только я – хороший лекарь, остальные коновалы. Если ему не помочь, он умрет через день. Или через неделю. Я помогу, я сумею. Он будет жить! У меня мази, но их не хватит надолго. Но я еще сделаю. Я его на ноги поставлю!

В мольбе лекаря проскальзывали среди немецких фраз слова русского языка и обороты, запомненные им из речей киевских гридней. Костя и Тимофей Михайлович переглянулись – эту трясянку понимал даже неохочий до иностранных языков казак.

– А и то дело говорит, – недовольно пробасил подъесаул. Состояние товарища внушало ему большие опасения.

Костя рявкнул на лекаря:

– Кто тебе, суке, приказал отравить императрицу? Это ж твой прихвостень мне кубки подносил, я ж не дурной валенок. – Для придания вопросу весомости он даже занес руку с мечом, будто для удара.

Лекарь скрутился клубком, но было видно, что он начинает отходить от шока и уже контролирует свою речь. Опытный бродяга, он по интонации и поведению улавливал, когда люди хотят его убить, а когда только пугают.

– Это не я! Он у меня недавно! – Энцо поглядывал на меч в руках придворного жонглера и, как оказалось, совсем неплохо понимал и изъяснялся сам на той смеси немецкого, русского и малоросского наречий, на котором и спрашивали его «полочане», хотя давеча с Костей демонстративно говорил только на немецком, да еще и с акцентом. – Я не хотел вам плохого, только помочь! Вы же умный человек. Сразу видно. Вы мне сразу понравились. Только помочь, уверяю вас!

За время с момента, когда стало известно о попытке убийства императрицы, признанный отравителем фотограф перебрал многие варианты объяснения событий вчерашней ночи и уверился в том, что его подставил именно лекарь. Мысль, что подручный медика может вести собственную игру, даже не приходила в голову фотографу.

– А где этот… помощник?

Энцо понял, что меч правосудия готов пронестись мимо его головы.

– Он исчез, я сам не знаю! С утра нету. – На всякий случай он попытался закрепить мысли Малышева. – Он недавно у меня. Такой старательный, исполнительный, в этикете разбирается. Это он, он предложил с вами поговорить о том, чтобы вы у стола прислуживали.

Костя задумался. Врач им был нужен. Одной аптечкой не обойтись.

Но решил все Горовой.

– Добро. – Казак ткнул пальцем в лекаря: – Пойдешь спераду[110]. У сим кажы, шо до городу едешь. Дом есць?

Лекарь закивал головой:

– Да, есть. Там, за городом.

– Ото добро. – Казак продолжил инструкцию: – Кажы, шо больного до дому вязешь, и мы для охороны. Коня табе дадут?

Лекарь кивнул.

– Что трэба для мазяу твоих?

Медик замахал руками:

– Все при мне. Если надо, куплю по дороге.

Подъесаул уже принял решение.

– Ото правильно. Пойдешь першим. Ежели шо, так Костя, – казак кивнул на притихшего Малышева, – Костя тебя первым того, на тот свет, значица.

Фотограф поднял автомат, но, подумав, погрозил лекарю привычным тому мечом. При виде огнестрельного оружия глаза медика нездорово блеснули, но Малышев отнес это на счет раскачивающейся лучины.

Казак поднял на руки тело Сомохова:

– Ну, с Богом!

Через пятнадцать минут из ворот замка вылетела кавалькада. Впереди на коне ехал медик его императорского величества, поводья от лошади которого зачем-то держал стражник, ехавший от него по левую руку. За ними в люльке, подвешенной между двумя лошадьми, ехал больной из придворных. А замыкал процессию здоровенный стражник из новеньких на кауром жеребце. К седлу его коня был привязан заводной конь. Лекарю пришлось изрядно поорать, стращая ленивых конюхов, не желавших седлать столько лошадей из конюшни императора в полночь. Только после того, как медик заявил, что это личный приказ Генриха, главный конюх, скрипя зубами, начал шевелиться.

Стража быстро закрыла ворота. Шел первый час ночи.

Глава 2

1

Когда за плечами беглецов остались бессонная ночь скачки и первые сорок миль, отделяющих их от Магдебурга, Горовой скомандовал становиться на привал.