Крест в круге

– А наследство? – быстро спросил следователь, вставая из-за стола. – Кто получил наследство Бориса Григорьева?

– Я, – неожиданно ответил Вадим. – Сейчас я вам его покажу…

Он открыл свою сумку, стоящую под столом, и достал из нее старую, потертую тетрадь в клеенчатом переплете.

– Это и есть наследство Бориса Григорьева, – сказал он с грустью. – Тетрадь, в которой он писал будущее … Есть еще ножичек для бумаг.

– Ножичек для бумаг? – рассеянно переспросил следователь.

Казалось, он даже не слушал Вадима. Его взгляд нащупал какой-то интересный предмет на открытой полке между раковиной и кухонным пеналом.

Матвей проследил за этим взглядом, побледнел и сделал попытку быстро встать из-за стола.

– Минуточку, – остановил его следователь и небрежно подошел к полке. – У вас есть в доме больные диабетом?

Матвей хранил гробовое молчание.

– Нет у нас диабетиков, – растерянно пробормотал Вадим. – А почему вы…

– Тогда, наверное, есть кто-то, кому требуются инъекции? – Шпак осторожно, двумя пальцами, достал с полки использованный шприц с насаженной иглой.

Вадим открыл рот и медленно перевел взгляд на Матвея.

Тот шумно поднялся из-за стола.

– Да! – сказал он с вызовом. – Это мой шприц!

Следователь удовлетворенно кивнул и, повернувшись к окну, рассмотрел свою находку на просвет.

– Здесь было какое-то лекарство, – спокойно констатировал он и, обернувшись к Матвею, поинтересовался: – Мне нужно беспокоить экспертов, чтобы услышать, что в шприце был яд?

– Не нужно, – сказал Матвей. – В шприце был яд…

Он подошел к Вадиму и взял его за руку.

– Прости меня, мой мальчик… Мне пришлось это сделать, чтобы он не мучился. Каждый день превратился для него в пытку, и я избавил его от страданий. И – тебя тоже… Тебе было бы больно видеть это, и я дождался, когда ты уедешь в командировку.

– Я понимаю, дядя Матвей, – со вздохом сказал Вадим. – Понимаю…

– Секундочку, – нахмурился следователь. – Вы о чем говорите-то? Вы только что признались в убийстве, правильно я понял?

– Да, – развел руками Матвей, – я только что признался в том, что собственноручно усыпил Пунша.

– Это наш пес, – пояснил Вадим. – Он был очень стар и болен… А последнее время даже не вставал из своего угла и все время плакал.

Следователь бросил шприц обратно на полку.

– Прошу вас, – произнес он с досадой, – сейчас же ответить мне без загадок и головоломок: когда и при каких обстоятельствах умер Борис Максудович Григорьев?

– Это произошло, – с расстановкой сказал Вадим, глядя Шпаку в глаза, – двадцать шестого апреля тысяча девятьсот шестьдесят шестого года. Мне было три месяца от роду…

– Он погиб во время ташкентского землетрясения, – пояснил Матвей.

– Тогда же погибла моя мать, – добавил Вадим, – и еще один очень хороший человек, который спас мне жизнь. С тех пор дядя Матвей мне за отца и за мать…

В коридоре Шпак замешкался.

– Знаете, – сказал он вдруг, – а можно мне взглянуть на ваше наследство?

Вадим протянул ему тетрадь.

– Взгляните.

Следователь живо открыл клеенчатую обложку и замер, тараща глаза.

На первой, совершенно чистой странице застенчиво ежилась в самом углу единственная строчка, выведенная неумелой детской рукой:

«Моя Галинка самая лутшая вмире…»

– Да… – протянул Шпак, возвращая тетрадь. – А я хотел прочитать ту самую последнюю главу…

– Ее нет, – ответил Вадим.

– Она не написана? – уточнил следователь.

Вадим улыбнулся.

– Думаю, что написана. Но ни я, ни вы, ни мой отец, ни мистические старухи – никто не знает, какая у нашего будущего последняя глава…

Последняя глава

Дима Мещерский провел Лику по длинному коридору, мимо двери комнаты с депозитными сейфами, через тяжелую штору, мимо стойки лобби – через просторный зал reception. Они вышли через распахнутую швейцаром дверь центрального входа, в свежую, наполненную пестрыми огнями осеннюю ночь.

Мещерский помог ей сесть на заднее сиденье такси и, захлопнув за ней дверцу машины, попятился на тротуар. Она посмотрела на него в окно, мгновенно вытерла слезы и, наклонившись к шоферу, скомандовала спокойным, деловым голосом:

– В аэропорт. Живо!

Водитель кивнул и включил передачу.