На следующий день Вадим действительно собрался уезжать.
– Мне написали, что в Ленинградском историческом музее есть вакансия, – пояснил он. – Если она еще не занята – попробую устроиться на работу по специальности. В Москве это практически невозможно. Здесь все давно уже сменили профессии.
Борис подошел вплотную к сыну, взял его за плечи, посмотрел ему в глаза долгим взглядом и притянул в свои объятия:
– Прощай, мой мальчик. Береги себя. Не позволяй никому говорить обо мне плохо. Даже после моей смерти.
– У меня есть обратный билет, – поспешно добавил Вадим. – Вернусь через четыре дня. Со щитом или на щите. Так что надолго не прощаемся.
Он потрепал по загривку печального Пунша, обвел взглядом комнату, перекинул через плечо дорожную сумку и вышел.
– Подожди! – крикнул в отчаянии Борис. Он цеплялся за последние мгновения, понимая, что больше никогда не увидит сына. – Подожди! Я тебя провожу!
Когда за ним захлопнулась входная дверь, в коридоре появилась тетя Наташа. Она некоторое время постояла в прихожей, прислушиваясь к звукам на лестничной клетке, потом осторожно открыла дверь в комнату и засеменила прямиком к письменному столу Вадима. Пунш поднял голову и глухо зарычал.
– Это я, старый, – преувеличенно бодро сказала она псу. – Не рычи. Сейчас приберусь маленько – и уйду. Ты что, забыл? Я – почтальон.
Пунш внимательно наблюдал, как она перебирала бумаги на столе, выравнивала в стопки книги и папки, раскладывала пасьянсом конверты и письма.
Вдруг она замешкалась и притихла, вчитываясь в неровные, узкие буквы на одном из бумажных пакетов. Пунш приподнялся и сел, словно почуяв недоброе. В его подслеповатых глазах отразился сияющий квадрат окна, перечеркнутый пополам тяжелой тенью Натальи Владимировны.
Женщина держала в руках пухлый конверт, еще и еще раз перечитывая короткий адрес: «