Крест в круге

Тетя Наташа оказалась на редкость разговорчивой особой. Она тарахтела без умолку до позднего вечера, и ее раскатистый смех потом еще долго звенел в ушах Бориса. Он ворочался с боку на бок на своей раскладушке, пытаясь заснуть, и печально шевелил губами:

– А вот и новая «мама» для Вадьки. По всему видать: идет к развязке дело… – И напоследок, перед тем как забыться сном: – Она скорее всего глупа. Хоть и недурна собой…

Оба эти замечания были справедливыми. Однако при всем при том тетя Наташа оказалась хорошей хозяйкой. За считаные дни их холостяцкое жилище стало светлее, чище и уютнее. Значительно разнообразилось меню. Теперь на кухне витали ароматы свежей выпечки, а привычные, казалось, блюда стали вкуснее и аппетитнее на вид.

Наталье Владимировне едва ли исполнилось сорок. Скорее всего, она была ровесницей Бориса, но всегда старалась следить за собой и выглядеть чуточку моложе.

Она работала медсестрой в той же клинике, что и Матвей. Как она сама рассказывала, ей сразу понравился «солидный мужчина и серьезный врач». А спустя какое-то время, «приглядевшись к нему», поговорив с ним «о разных пустяках», – «и вовсе полюбила». Ее не смущала ни разница в возрасте («никогда бы не подумала, что он старше меня на десять лет»), ни то обстоятельство, что у Матвея есть приемный сын («обожаю детей!»), ни то, что он до недавнего времени был убежденным холостяком («и не таких обламывали!»). Сама тетя Наташа успела трижды побывать замужем за последние двенадцать лет («ошибки молодости!»), а в Москве «устроилась по лимиту» всего год назад и жила в общежитии («среди деревенских бабищ!»). Она была миловидна и, несмотря на свою полноту, очень подвижна. Она ни секунды не сидела на месте: прибиралась, готовила, обстирывала мужчин и без умолку болтала. Одним словом, она была расторопна, приветлива и разговорчива. Со всеми, кроме Бориса.

То ли авторитет и влияние Матвея были столь велики в этом доме, то ли по какой-то иной причине, но Наталья Владимировна старалась не замечать родного отца мальчика. Она не заговаривала с ним, почти не отвечала на его вопросы или реплики и только изредка виновато улыбалась, встречаясь с ним взглядом на кухне или натыкаясь на него в ванной комнате. Борис жил в состоянии необъяснимого, странного, изматывающего душу бойкота.

Зато в его сыне тетя Наташа, напротив, не чаяла души. Она не знала, чем ему угодить: приносила, как маленькому, сладости в постель, утюжила ему рубашки, стирала носки и каждое утро клала в карман его школьных брюк чистый носовой платок. Бориса умиляли эти хлопоты. За такую заботу о сыне он был готов простить этой женщине ее отношение к себе. Он смотрел, как она бережно заворачивает бутерброды в газету, как подкладывает их в портфель Вадима, и невольно вспоминал свою Галинку. Он вспоминал, как был счастлив одним только поцелуем на крыльце, любящим взглядом, румяным персиком в бумажном пакете, и улыбался…