Крест. Иван II Красный. Том 2

Вдруг там, где стояли рядами торговки, заклубилась какая-то свара, раздались крики и женский визг, послышались хрясткие удары. Иван пробрался сквозь толпу. Тщедушный оборванец без шапки в чём-то оправдывался плачущим голосом, струйка крови уже текла у него изо рта, где торчали всего два окровавленных зуба. Безобразная молодая баба бранила его и упрекала пуще всех. Видно было, хочет отвести побои, чтоб только ором обошлось. Грязный платок был повязан на ней узлом назад, волосы выбивались на круглые толстые щёки, а голос зычный, нутряной перекрывал недоброе рокотанье мужиков. Оборванец, тоже круглолицый, с неровно отхваченной бородкой, глядел на неё, винясь и с любовью. Баба, прервав свою брань на полуслове, внезапно зарыдав, обняла его, зажмурившись, показывая в страдальческом оскале оголённые десны, полные мелких частых зубов. Глядя на неё, срубщики стали расходиться с ворчаньем, а торговки каменьями давно разбежались, попрятались.

Иван один остался стоять из какого-то болезненного любопытства. Баба, перестав причитать, искоса посмотрела лукавым чёрненьким глазом, в котором не было и следа слёз, и, спешно толкнув сожителя в спину за угол сруба, развалистым тыком пошла к Ивану. Лицо у неё было белое, тяжёлое, будто сделанное из самой лучшей глины, и брови большие, толстые, густо наведённые. «Кака гадлива!» — подумал Иван. Сырая крепкая ладонь легла ему на грудь в расстёгнутом вороте, поползла влипчиво ниже.

   — Ты чего? — вскрикнул он.

Баба взяла в руки вислые под рубахой титьки, подняла их повыше, продолжая неотрывно глядеть ему в глаза.

   — Не узнал, что ли? А я тебя сразу... потому что и не забывала никогда.

   — Пошла прочь! Ты кто? — тихо сказал он, задрожав от отвращения.

Она шагнула к нему вплотную, потыкала твёрдыми сосками.

   — А?.. Хотится тебе?

   — Ты мразь! — так же тихо сказал он, но не отступая и испытывая острую похоть.

Коротенькая шейка пошла у неё пятнами.

   — Прям тут давай, а?

   — Чего?

   — Яко кони побесуемся. Я ж чую, какой ты ореватый. Ишь, вспухло бугром большущим! — Она вжалась в него телом, и оба горячо вздрогнули.

   — Окаянница ты. Куды лезешь? — прошептал Иван, чувствуя, как темнеет у него в глазах.

А она уже тащила его в сруб, в прохладную тень, бормоча:

   — Не бойсь, никто не взойдёт, все обедать ушли. Мы счас тута... мы скоренько...

В её распахнутой рубахе он видел широкие тёмные окружья сосцов, словно у дворняжки, в напряжении почувствовал, как всовывает она ему руки под пояс в штаны и хозяйничает там бесстыдно, обнаруживая немалую ловкость я похвальную привычность к сим действиям.

   — Вота я... вота... прилаживайся! — И он в оглушении подчинился.

Тут, в срубе, всё и произошло, стоя, грубо и бешено.

Ещё содрогаясь, она торопливо говорила:

   — Захотится когда, приходи. Ладно? Я тут завсегда, на рынке-то. Только покажись, пойму и прибегу.

   — Дрянь ты какая! — сказал он, но уже без ожесточения, придерживая упавшие штаны.

Она будто не слышала, глядела весело, победительно.

   — Приходи! Слаще не сыщешь.

Он почти бежал, не разбирая куда, между сваленных брёвен и досок. Вослед донёсся её голос, ставший вдруг звонким и высоким:

   — Кня-азь? — Он остановился, как споткнулся, не оглядываясь. Всё. Она его признала. Теперь ославит, по всей московской гнуси разнесёт. — А я знашь кто, кня-азь? — вкрадчиво пропел голос.

   — Кто? — глухо спросил он не оборачиваясь.

   — Вот придёшь ещё раз, тогда скажу.

   — Я не приду.

   — Ну, как жа! — рассыпчато рассмеялась она. — Куда ты денесся? Придё-ёшь! Спробуем, как оно пойдёт. Подольше спытаем.

Он ждал, будет стыд и раскаяние, но было только новое разожжение, всё вытеснявшее и заслонявшее, кроме толстоморденькой смелой грязнушки. Искушение охватывало с такой силой, что думать ни о чём другом ой не мог. А с виду сделался спокоен, даже небывало твёрд поведением, каковая перемена была всеми замечена.

5

Раньше всего восстановили палату для пиршеств, которая всегда располагалась в углу княжеского двора, близ собора Архангела Михаила. Пока шло строительство дворца, великий князь проводил в этой палате боярскую думу, принимал челобитья. По утрам, после подробного рассказа Хвоста обо всём происшедшем в Москве со вчерашнего вечера, Иван Иванович вместе с тысяцким объезжал городские стогна, иногда отлучался для осмотра ближних подмосковных угодий. За годы, проведённые в уделе, развилась в нём охота самому вникать в хозяйственные мелочи. Алексею Петровичу нравилось это в князе, он сдержанно похвалил его, когда ехали вдвоём на Великий луг:

   — Иван Данилович тоже всю жизнь в седле провёл.

   — Да и брат радетелен был, — рассеянно проронил Иван Иванович.

   — И он... — нехотя согласился тысяцкий. — А волости, какие княгине Марье завещаны, тоже будем объезжать?

   — Тоже, — коротко ответил великий князь, а сам в который уж раз с тревогой в сердце подумал о предстоящей встрече с митрополитом по поводу завещания брата.