Брат не узнал его. Обратив к нему тусклые запавшие глаза, погрозил пальцем. Кажется, хотел что-то сказать, но язык не слушался. Вырвалось только неразборчивое: ма-ма-ма... Он лежал наг, откинув одеяло и разбросав ноги. Железы выщелкнулись багровыми пупками, окружёнными серым омертвелым крошевом, посередине — рдеющая пухлота, наполненная мутным гноем. В иных местах кожа лопнула, и оттуда течмя шёл нежид. Дух в палате стоял тяжкий. Окна были затворены. Мокрые сбившиеся простыни из-под брата не убирались. Окаменев от ужаса и боли, Иван смотрел на него. Трудно было поверить, что это тело ещё жило. Иван подошёл и, преодолевая отвращение, забыв об опасности, положил брату руку на грудь. Сердце толкалось еле-еле. Дьяк сидел в отдалении на скамье с подушкою, засунув руки в рукава, колени у него тряслись так, что пятки постукивали об пол.
— Лекаря! — железным сдавленным голосом приказал Иван.
Кострома метнулся к двери и тут же вернулся:
— Не идёт!
— Убью! — рявкнул Иван, слыша, как жилы верёвками напряглись на шее.
Дьяк просунул голову за дверь, слышна была испуганная перебранка. Дверь приотворилась, показался лекарь, не переступая порога, сказал:
— Отойди, князь. Твоё и моё присутствие бесполезно.
Слёзы ярости и бессилия брызнули у Ивана.
— У него сердце мрёт. Я его не ущупываю.
Лекарь оглянулся, приказал слугам:
— Мёд несите, самый крепкий, стоялый.
Бестолковая суета и топотанье показалось Ивану вечностью. Наконец принесли чашу прозрачного цежёного мёду.
— Лей ему лжицей в рот! — распорядился лекарь из-за порога. — Это сердцу поможет.
Но напрасно тыкал Иван полной лжицей в разверстые, развороченные уста брата. Они уже ничего не принимали. Сукровица шла из губ, склеивая бороду и усы, а из ноздрей — кровь живая.
— Давно это? — показал Иван.
— Всю ночь течмя идёт. Уйди, князь. Он кончается.
Закрыв лицо руками, Иван выбежал из опочивальни.
Навстречу ему с выражением бесстрастия двигался Алексий в стихаре, брызгая с кропила святою водой.
— Напрасно, напрасно, напрасно! — повторял Иван с каждым разом всё громче.
Алексий молча взглянул на него, плеснул в лицо мягкой тяжестью воды и прошёл дальше.
Через два дня после сороковин по Семёну умер от чумы брат Андрей.
Все князья рысью, как и встарь, кинулись в Орду.
Глава двадцать девятая
1
— Ты великий князь! — Шура с любовью глядела ему в лицо.
Он помотал головою:
— Нет.
— Да. Ты великий князь. Не чудо ли?
— Диво другое — что мы живы остались.
— Помнишь, ты говорил в Рузе о судьбе?
— Ничего не помню.
— Ты говорил, она нас полюбила.
— Не помню.
— А я великая княгиня! Наш Митя — наследник престола. Какое же счастье!
— Шуша, умолкни. Тяжко мне тебя слушать.
Глаза у неё сверкали, дыхание прерывалось. Не могла не понимать, что сейчас более приличествует печаль по жертвам «чёрной болезни», но всё равно говорила словно пьяная, не считаясь, что только смертью родного брата возведён Иван на великое княжение.
— Ну, что ты показываешь, какой ты у нас горюн изо всех? Как будто Семён покойный не поскакал в Орду за ярлыком, сороковин батюшкиных не дождавшись? Иль на великое княжение садятся каким-нибудь иным образом, чем только через смерть? Что ты нюни свои всем кажешь? А я говорю впрямую! Потому что никогда не мечтавши мы и не ждавши престола, а в полной неожиданности. Что ж такого, что мы теперь в удивлении?