Крест. Иван II Красный. Том 2

   — Великому князю! — Инок поклонился Ивану Ивановичу поклоном привычным и свободным, какой соответствен людям сильным и неприниженным. Был когда-то Симон архимандритом в Смоленске. Достоинство чувствовалось в его поведении, в густом голосе, во взгляде, даже в том, как рукой земли коснулся. — Смотрю, комент — совет мужей знатнейших движется.

   — Момент к колодцу движется, — поддержал шутку Сергий. — Грешу тщеславием, хочу показать, какие тут у нас перемены.

   — Радуга! — не утерпел Митя.

   — Солнце с водою забавляется, — сказал Симон. — Это старший твой княжич, Иван Иванович?

   — Наследник.

Сердце у Мити на мгновение замерло, так ясно он расслышал гордость в отцовском голосе. «Я наследник», — повторял он про себя, и от этого слова, каким отец назвал его при самом Сергии, что-то стало в Мите новым и другим.

   — Радуга есть знамение вечного обручения неба и земли. — Восхищенный со спутниками уже подковылял к ним. — Спасайся, брате! — приветствовал он Симона по монашескому обычаю.

   — Спаси, Господи! — ответил тот.

   — Колодец-то у вас новый! Слыхал я, слыхал. Чай, дозволите попить-то? Слух идёт, что целебная сила в нём.

   — Ну, если слух такой, как же не дозволить! — согласился Сергий.

   — Аль вправду сам вырыл? — всё любопытствовал Восхищенный.

   — Бог помогал да вот брат Фёдор. А у тебя, смотрю, ноги болят?

   — У-у-у! — для убедительности слегка взвыл Восхищенный.

   — Иди тогда на речку Иншу. Там вода солёная. Там я отроком старца-монаха встретил... — Преподобный запнулся, тихая светлая тень скользнула по лицу его. — Старец сидел, ноги мочил, а потом так со мной шёл легко, что на пыли дорожной следов не осталось.

Все молча незаметно переглянулись. И только Овца удивился вслух:

   — Да рази может человек в пыли следа не промять?

   — Если будешь вкушать умеренно, паки речём, скудно! — с некоторою насмешливостью откликнулся Симон. — Я вот утучен от рождения, так что и не мечтаю.

   — Надо тебе послушание более строгое назначить, — заметил Сергий вовсе не строго.

   — Благослови, отче! — весело попросил Симон.

   — Мы сегодня о чём ни заговорим, все апостола Павла споминаем. Он учил, жить надо тихо, делать своё дело и работать своими собственными руками. Вот и вся премудрость. — Преподобный кротко обвёл всех глазами.

   — Не вся, отче! — подхватил Симон. — Паки речём: всегда радуйтесь, непрестанно молитесь, за всё благодарите.

   — Тут только начни споминать! Слова благодатные неистощимы. Ещё речём: не нужно бояться испытаний, но с терпением проходить путь земной жизни. — И Сергий со значением поглядел на великого князя. Или это Мите только показалось? Потому что другие ничего не заметили.

   — Как всё-таки радуга загорается? — настаивал Митя.

Иван Михайлович дёрнул его за рукав, чтоб замолчал:

   — Радуга воду пьёт и небо наряжает.

   — Зачем пьёт?

   — А вон смотри-ка, княжич! Там счастливые успокоились.

По другую сторону тропы, в лесу, на взгорье, виднелся погост с редкими крестами.

   — Счастливые, потому что умерли?

   — Потому, что здесь лежат.

   — Почему?

   — Честь большая.

   — А я умру, буду с дедушкой лежать?

   — Ты с дедушкой — в соборе Архангельском, там же и дядька твой Симеон Гордый спит.

   — И ты тоже умрёшь?

   — Конечно. Никто не минует.

   — Я не хочу! — Лоб и нос у Мити покраснели от близких слёз.

   — Ну, может; этого ещё и не случится... Нишкни!

Студенец, к которому вышли, был самый обыкновенный. Невысокий сруб под крышей ещё не потемнел. С кожаного ведра, стоявшего на краю, текли струйки, и грязца вокруг сруба была размята.

   — Холодна ли вода-то? — обеспокоился Восхищенный, обходя колодец. — А глубина? Велика ли?

Ему не отвечали. Брат Фёдор черпал берестяным ковшиком в ведре и давал всем испить. Все крестились, как перед причастием, и пили истово.

А Митя не захотел.

   — Не с чего пить-то, — сказал, давая понять, что трапеза монастырская была не слишком обильной.

Сергий не обиделся на это, совсем не обиделся:

   — А ты угостись всё-таки! Тут вода живая.

   — Вишь, по ней булька идёт, будто кипит она? Наверное, родничок на дне выбивает. — Восхищенный, как всегда, знал всё и обо всём.

   — Кто её пьёт, богатырём растёт. — Брат Фёдор подал ковшик Мите, сочащийся и обжигающе ледяной.

Митя заглянул в сруб, где отражалось голубое небесное озерцо, и задумался. Испив, все притихли, будто главное дело сделали. Только Овца всё пил из свёрнутого лопушка, торопясь и задыхаясь, норовя как можно больше запасти в себе живительной влаги.

   — Батюшка Сергий, скажи нам что-нибудь? — осмелился обратиться Дрюцькой, до того всё молчавший.

   — Что сказать? Любите друг друга. Только любовь имейте между собою. Пока любите, живы будете и крепки. — Преподобный потупился, вытирая испачканные в грязи лапти о дернину.

   — А что есть любовь? — второй раз спросил сумрачный Дрюцькой.

   — Это чувство счастья, которое вызывает у меня человек своим присутствием, поступками и словами, — вдруг сказал великий князь.

   — И боли? — пытливо поглядел на него Симон.

   — И боли тоже.