— Твоя одежда выгорела от солнца, и пятна соли проступили под мышками. Ты здесь давно и путешествуешь не ради любознательности... — Она говорила вопросительно, готовая остановиться на полуслове, если он захочет возразить. Она пыталась заставить его говорить, чтобы он сказал, зачем пришёл. Но он молчал, и она продолжала: — Я не знаю твоей цели и не спрашиваю о ней. Я вижу, как ты скрытен и уклончив, ни на один мой вопрос не дал ответа, только спрашиваешь сам. Я не настаиваю. Ты появился не просто так. И может быть, вовсе не ради меня. Ты видишь моё положение и вопрошаешь, почему я не во дворце, законная жена султана. Мне горько говорить, я была супругой ему лишь одну ночь, потом меня забыли меж других жён и рабынь. Моя свита удалена от меня. Кади, который привёз меня, после бракосочетания отправился в Мекку, а оттуда домой, не повидав новую султаншу. Я тоже хочу вернуться. Мусульманский закон разрешает. Эльмелик-Эннасыр не хочет видеть меня, но и не отпускает. И никому нет до меня дела.
— «Тех жён, которые опасны по своему упрямству, вразумляйте, отлучайте их от своего ложа, делайте им побои; если они вам послушны, то не будьте несправедливы в обхождении с ними».
— Ты знаешь Коран...
Он улыбнулся краем губ:
— Я в стране, где мусульманство господствует.
— Он не хочет даже испытать послушание бедной Тулунбай! — Она топнула ногой по мощёной дорожке и спугнула задремавшую ящерицу, которая, испуганно вспрыгнув, юркнула в траву. — Зачем держать меня здесь, если я ему не по нраву? Он говорил, когда сватал, что ему не нужна красота, а только знатность. Что же теперь? Я знаю, чего он хочет. Вот пройдёт срок моего заточения, предписанный Кораном, и султан отдаст меня в жёны своему эмиру, не понравлюсь эмиру — визирю. А ведь я царского рода! Со мной нельзя так обращаться! Ни одна жена его гаремная так не унижена! Мне даже чадру носить необязательно, так он равнодушен. Я могла бы бежать. Ты видишь, я живу без охраны. Но кто мне поможет в пути? Ты ведь не поможешь? Хота бы добраться до Византии. Потом пересечь ещё одно море, и я уже у своих!..
Он покачал головой: нет.
— Да я и сама не хочу! — вспыхнула Тулунбай. — Куда я явлюсь на общий посмех, жена, которой побрезговали?.. Я должна испить чашу нечестия. Но за какие грехи, скажи, учёный византиец?
—
— Аллах велик, Аллах всегда прав, — сникнув, согласилась опальная султанша. — Иди, монах! Не хочешь ли напиться? Я уже забыла вкус кумыса... В мире ничего нет случайного. Но мне остаётся неясен смысл твоего появления. Если Аллаху угодно, это будет мне потом разъяснено. Иди. Салям!
Он вернулся в родной Константинополь осенью — лучшее время года. Золотой Рог — одна из самых больших и безопасных, вследствие своей глубины, бухт в мире. Бесшумно, как призрак, крался парусный корабль по её глади. Алое солнце едва поднималось над городом. Город приближался, наплывал, весь в садах и кипарисовых рощах. Белели в зелени минареты, и золотились купола православных церквей. Тишина зари была первозданной.
Звучно донеслись издалека призывы муэдзинов[16], и тут же с мерной полнотой вступили колокола. Феогност стоял на палубе и крестился на купол Святой Софии. Счастье переполняло его. Большей радости ему никогда не доводилось пережить. Будто ангелы несли его на родину. Чистое благоухание утреннего моря и кипарисов, вспышки лучей на цветных мозаиках мечетей, на обелиске Феодосия и Змеиной колонне, в окнах сияющих дворцов... И золотое пылание крестов на храмах! Голоса муэдзинов и колокольные звоны жили в воздухе сами по себе, отдельно от города, сами небеса рождали эти звуки, и всё замерло, внимая им.
«Благословенно имя Твоё, Господи, — мысленно произносил Феогност, — что дозволил Ты мне возвращение и ниспослал минуты эти благодатные».