Крест. Иван II Красный. Том 1

Иван сам проверил, крепко ли затянута подпруга, сунул носок левой ноги в стремя, дал себя подсадить. Укрепившись в седле, поёрзал вправо-влево, убедился: спина у лошади удобная, будто нарочно созданная для верховой езды — чуть вогнутая и широкая. Святогон отметил про себя, что юный князь — всадник умелый. Сжал ремённый повод в кулаках, вывернув большие пальцы вверх; сидел свободно и прямо, словно бы жёстко, а на самом деле непринуждённо, сам расслабившись и лошади давая отдых; смотрел не под ноги, а вперёд, ступни выровнял, не спуская вниз носков, колени плотно прижал к бокам лошади.

   — Хорош конь, и всадник под стать! — искренне похвалил Святогон. — Хлыст дать, князь?

   — Обойдусь. Вижу, лошадь горячая и свежая. — Иван выпустил из правой руки повод, развернулся и ударил ладонью по чуть приспущенному крупу Ярушки, отчего она резко взмахнула гривой и выбросила передние ноги вперёд. Иван пришпорил лошадь бодцами сапог и одновременно ослабил повод — Ярушка приняла посыл и припустила с места в резвую меть. Она шла ровно и безнатужно, словно на одном лишь желании. Её скок был напористым и мощным, Иван приподнялся на стременах и чуть подался к гриве, чувствуя и радуясь дерзкой и победительной силе того опора, с какой шла в его руках лошадь. О-о, кто бы мог знать, что это за восторг — одному мчаться во всю прыть по летнему, ожившему, вновь расцветшему после проливных дождей лугу, чувствуя себя сильным и свободным!

С весёлым, ликующим сердцем возвращался он в усадьбу. Чтобы дать лошади восстановить дыхание, под конец вёл её лёгкой рысью, подпрыгивая на стременах при перемене её шагов. Полуденное марево струилось волнами вверх, а за ним размыто виделась грива урёмного леса и отдельные купавы прибрежных ив, которые, когда Иван поднимался в седле, словно бы отрывались от земли, дрожа и покачиваясь. Спешившись, он не торопился расстаться с Ярушкой, благодарно оглаживал её повлажневшую шею, испытывая к лошади глубокую признательность, даже любовь, вспыхнувшую в его сердце неожиданно и ярко. Если бы она понимала человеческую речь, он сказал бы ей, что отныне свяжет с ней свою судьбу, сохранит пожизненную привязанность. Повернулся к Святогону, принявшему у него повод, сказал растроганно:

   — Спаси Бог, Досифей Глебович, утешил! Прими в дар от меня эту жуковину. — Иван снял с пальца перстень с крупным рубином.

   — Спаси Бог и тебя, княже. И дороже яхонта черевчатого мне то, что ты имя-отчество мои вспомнил. Да и то: какой я Святогон! — Он передал лошадь конопатому молодому конюху, велел поводить Ярушку по леваде, прежде чем поместить в стойло, затем предложил князю негромко, неуверенно: — Знаешь, баенка у меня истоплена... После такой поездки гоже веничком побаловаться, пот солёный смыть, а-а?

Иван сразу же согласился — было ему весело и легко.

8

Влазня, мовь, мовня, мовница, мыльня, баенка... Как же много места в жизни русского человека занимала деревянная, по-чёрному топившаяся баня, если столько милых слов для неё нашёл он!

И возмут на се прутья младые и бьются сами... И обдаются водой студёною... И то творят мовение собе, а не мученье. Речение это, занесённое Нестором в летопись, произнёс, вернувшись из Скифии в Рим, апостол Андрей Первозванный[84], и с той поры идёт по всем трём странам света похвальная молва о русской бане: и степные азиаты, и эфиопы африканские, и надменные датчане, свей, немцы, фряги, хоть раз разгорячившиеся банным паром, не устают воздавать ему хвалу. И есть за что: без бани не быти здорову, она бодрит тело и веселит душу.

Иван ещё и в предбанник не вошёл, а уж его охватило то возбуждение, которое предшествует всякому задорному действу. Сруб из липовых брёвен стоял на крутом взлобке реки. У самого входа укреплён был перевесом на двурогой рассохе длинный журавель, с его помощью воду можно было черпать прямо из глубокого чистого омутка. Просторный предбанник сиял белизной: и стол, и лавки, и пол — всё из липы, всё отбелено и отмыто.

Торопливо сбросив с себя одежду, Иван нырнул в парную. По тому, какой сухой и лёгкий, без угару, жар окатил его с головы до ног, понял, что баня и протоплена хорошо, и выстояна довольно.

Широкий полок устлан мягким душистым сеном из июньских цветущих трав. Святогон накинул сверху белую холстину, предложил:

   — Ложись, князь, погрейся.

Иван растянулся на полке, Святогон начал помавать на него банным распаренным веником — легонько, с тихим шелестом берёзовых листочков. Первый пот выступил, жар стал проникать внутрь тела, вызывая лёгкий озноб.

   — Всё, довольно, Досифей Глебович, я гусиной кожей покрылся.