Крест и стрела

Но никто и не намеревался устраивать митинг. Немного погодя мастера Гартвига вызвали на галерейку для переговоров с Купером. Вернувшись, он негромко объявил, что на электростанции поврежден генератор. Весь завод прекращает работу на двадцать четыре часа.

Разумеется, никаких официальных заявлений относительно саботажа не было и в помине. Среди заводского начальства даже шли разногласия по поводу причин аварии. Директор герр Кольберг советовался с инженерами, но ни к какому заключению не пришел. Он заявил Баумеру, что почти на всех немецких заводах машины изнашиваются очень быстро. Просто глупо, утверждал он, впадать в панику из-за того, что отказала машина. Это неприятно, но неизбежно. К сожалению, такого рода аварий нужно ожидать и впредь.

На все это Баумер кратко ответил:

— Вздор! Мотор отказал, да? — саркастически спросил он. — Но почему этот мотор отказал как раз накануне первого мая?

Кольберг пожал плечами.

— Совпадение!

— Возможная вещь, но это не так!

— Ваши доказательства?

— Мой нюх, вот доказательство! Я чую здесь саботаж. Черт возьми, Кольберг, сопоставьте факты! Первое мая — марксистский праздник. Мы сами объявили его нерабочим днем. Почему? Потому что иначе половина нашего рабочего класса под первое мая внезапно заболеет. Что же получается? В этом году мы выпускаем приказ: «Ввиду чрезвычайного положения в стране пятница первого мая объявляется рабочим днем». Все прекрасно — только тридцатого апреля выходит из строя генератор! Изношенность механизма? Да ни в коем случае!

— Все это очень разумно, — ответил Кольберг, — но никак не может служить доказательством… Так или иначе, работа прекращается до завтрашней ночной смены.

— Я созову всех руководителей ячеек, — угрюмо сказал Баумер. — Официально мы объявим, что генератор отказал вследствие изношенности частей. О противоречащих слухах немедленно доложат мне. Тем временем я постараюсь использовать это как моральный фактор:, двадцать четыре свободных часа для всех рабочих… всем предоставляется выходной до завтрашнего вечера. Наилучший выход из положения — это сделать милую улыбку.

Само собой, Вилли ничего не знал о закулисной суматохе. Он понимал только одно: его на двадцать четыре часа выбили из жестокой, мертвящей рутины, которая так облегчала ему существование. Но сам он об этом не думал. Он просто почувствовал глубокое душевное смятение, как заключенный, перед которым неожиданно распахнули привычную дверь камеры. Ему подарили свободный день, — а он не знал, куда себя девать.

Около часу он притворялся перед самим собой, что это воскресенье. Но это не было воскресеньем, и он решил, что незачем притворяться. Он смотрел, как его соседи играют в карты, и старался разжечь в себе азарт, угадывая, кому достанется роскошный выигрыш — кусок мыла, но его не переставало томить смутное беспокойство, от которого он не находил себе места. Наконец, позавтракав в полдень, Вилли вдруг решил: он пойдет в пивную Поппеля, и пойдет один.

Вилли предпочел бы идти в компании — когда кругом люди, можно слушать их болтовню и ни о чем не думать. Но он знал, что к концу недели все его сожители остаются без денег. Многочисленные вычеты настолько уменьшали их жалованье, что большинство рабочих ходило без гроша с воскресного вечера до следующей субботы. Только горсточка высококвалифицированных рабочих могла позволить себе напиваться два раза в неделю. Благодаря «Убийце великанов» Вилли тоже принадлежал к числу избранных. А так как денег, лежавших в кармане спецовки, хватало только на то, чтобы одурманиться самому, он взял в конторе Трудового фронта пропуск и после завтрака тихонько ушел, никому не сказав куда.

Было сыро и туманно в этот последний день апреля; добравшись до деревни, Вилли весь продрог. В такой ранний час у Поппеля было пусто. Вилли подсел к печке в обществе болтливого старика хозяина. Поппель говорил без умолку и то и дело наполнял стакан Вилли; тот молча кивал головой и пил, стакан, за стаканом вливая себе в глотку поппелевский шнапс, вернее ту жидкость, которая почему-то носила это название.

— Политура, — после каждого стакана говорил Вилли.

— Ха-ха, — откликался хозяин.

— Политура!

— Ха-ха. И за это скажи спасибо, сынок. Скоро ничего не будет, кроме того вонючего пива, что они мне присылают. Я уж теперь многого и не требую. Ха-ха. Получаю, что могу: продаю, что получаю.

— Еще один, пожалуйста, — учтиво говорил Вилли. — А потом я запью это кружкой вашего распрекрасного пива.

К наступлению сумерек, когда привычка взяла свое и Вилли почувствовал, что пора идти на завод обедать, он уже еле держался на ногах.

— Д-доброе утро, — вежливо раскланялся он с Поппелем. Сдвинув брови в отчаянной попытке собрать разбегающиеся мысли, он тяжело поднялся со стула. Медленным деревянным шагом, как ходят пьяные, когда стараются показать, что они абсолютно трезвы, Вилли двинулся к двери. Еще раз учтиво сказав Поппелю «доброе утро», он, пошатываясь, вышел на улицу.