Крест и стрела

Роберт попытался поцеловать ее, движимый скорее страхом и необходимостью заглушить ее голос, чем желанием. Вдруг ногти Анны впились ему в лицо. Она расцарапала ему щеку от виска до подбородка; на коже выступили кровавые полоски. От острой боли Роберт инстинктивно дернулся назад. Анна тотчас же резким движением своего сильного тела перекатилась на бок. Роберт рухнул на постель и хотел опять схватить Анну, но она была уже на ногах. Это был конец, позорное поражение — и Роберт сразу же пришел в себя. Взглянув в разъяренное лицо тетки, он отчаянно охнул и закрыл лицо руками.

— Ах ты! — прошипела Анна сдавленным от злости голосом. — Свинья паршивая! Собственную тетку! Совсем спятил! Вот дрянь! Тебя надо отправить в концлагерь — только там тебе и место!

— Я нечаянно! — тупо захныкал Роберт. — Ей-богу, Анна, не знаю, что на меня нашло.

— Вот я напишу твоей матери, посмотрим, что она на это скажет! — свирепо продолжала Анна. — Хорош эсэсовец! Завтра же тебя вышвырнут оттуда вон, слышишь? Скотина! — Она плюнула себе под ноги. — Тьфу! Развратный мальчишка!

Роберт, не помня себя от отчаяния, сделал то, что было единственным правильным выходом из этого положения. Он не стал оправдываться и откровенно признал свою вину.

— Анна, поверь мне… ничего бы такого не было, но я не смог с собой совладать. Ты тут ходила в одной рубашке… Я понимаю, это нехорошо, но ты не знаешь, какая ты соблазнительная. А я такой одинокий, Анна!

— Понятно! — с язвительной насмешкой воскликнула Анна. — Значит, во всем виновата я? Ты просто скотина — откуда я могла знать, что у такого молокососа, да еще и родственника, всякие грязные мыслишки! Порядочная женщина никогда не думает о таких вещах!

Анна лгала. Бывали случаи, когда она подумывала о том, чтобы забраться ночью в постель к Роберту. Ее муж был призван в первый же день войны, и она уже томилась по мужской ласке. А вокруг она видела множество других женщин, которые поддавались этой тяге или голоду, далеко, впрочем, не физиологического порядка. Целомудренные матери, которых Анна знала много лет, заводили тайные связи с незнакомыми заводскими рабочими или с юнцами эсэсовцами. Это была словно лихорадка, заражавшая всех и каждого, всюду рушились самые крепкие моральные устои, и уже никто не придавал этому значения. Хоть это, слава богу, еще не выдают по карточкам, тайком хихикали женщины. А с таким малым, как Роберт, живущим под одною с ней крышей, можно было бы устроиться так, что никакая сплетня не достигла бы ушей мужа. Но до сих пор Анна успешно противилась искушению. Несмотря на свои партийные обязанности, в которые входило и наблюдение за случаями беременности безмужних деревенских жительниц, мысль о том, чтобы взять в любовники родственника, всегда была ей противна. Тем не менее она отнеслась бы с меньшим отвращением к попыткам Роберта, если бы уже не согрешила мысленно.

Однако, слушая его жалобное хныканье, она была тронута признанием в одиночестве и больше чем польщена словами о ее неотразимости. Конечно, ему следует задать хорошую головомойку, без этого нельзя, — но сердце ее понемногу смягчалось.

— Ах ты, паршивец, — сказала она. — Чем больше я думаю о том, как ты меня оскорбил, тем ты мне становишься противнее. Хочешь насиловать — отправляйся на фронт. Насилуй полек или русских — им все равно. Но с немецкой женщиной ты не смеешь так обращаться!

— Прости, Анна, я понимаю, это нехорошо, — ныл Роберт. — Мне так стыдно, хоть сейчас помереть. Но ты не знаешь, какая ты соблазнительная. — Он теперь уже нарочно повторял одно и то же. Подвижное лицо Анны, не умевшее скрывать чувства, выдавало ее с головой. — Я просто не мог совладать с собой, Анна.

— Ну вот что: сегодня ты переночуешь здесь, — сказала она, — а завтра утром ступай в казарму. Больше ни одной ночи в моем доме!

— Анна! — Он пытался найти какой-нибудь довод. — Анна, пожалуйста, не надо!..

— Это мое последнее слово!

— Анна!.. — вдруг воскликнул он. — Ты же не знаешь, что было сегодня ночью! Я застрелил человека! Меня всего трясло, когда я пришел домой.

Она недоверчиво взглянула на него.

— Врешь, наверное. Ты застрелил человека? Кого?

— Это я стрелял в Веглера!

— Ты? — Голос ее стал совсем иным. — Ты правду говоришь? Это ты спас завод?

— Да.

Анна сразу же ясно поняла значение происшедшего.

— Вот здорово, Роберт! Ты получишь повышение. Ах, негодяй, почему ты мне сразу не сказал?

— Я просто… понимаешь… Я думал, пока не стоит!

— Не сказать своей тете о таком деле?

Роберт растерянно молчал, прижимая руку к окровавленной щеке, и не знал, как на этот раз выпутаться из дурацкого положения. Конечно, стрелял в Веглера не кто иной, как он, и, надо сказать, это было отличное попаданье на расстоянии метров в пятьдесят, причем мишень его освещали только отсветы горящего сена. Но Баумер чуть не размозжил ему голову его же собственным револьвером за то, что он не догадался ранить Веглера в ногу. Если Анна начнет рассказывать повсюду, что он — герой, то как бы товарищи-эсэсовцы, знавшие, как было дело, не подняли шум!