Крест и посох

— Что?! — встрепенулся мальчуган. Не было такого поручения, которое он, как ему казалось, не смог бы выполнить ради спасения горячо любимого отца. Евстафий любил его еще с детства той нерассуждающей любовью, которая присуща всем сыновьям. Став чуть постарше, он находил все новые и новые причины для своей любви — и меду хмельного отец его боле всех прочих может выпить на пиру веселом, и легко сбивает с ног любого из своей дружины, и на коне сидит как влитой. Возможно, что с годами к нему пришло бы запоздалое и печальное прозрение, но тут как раз все получилось наоборот. В последнее время у княжича возникла уйма новых причин для обожания и восхищения — и дивных историй про седую старину князь-батюшка ему поведал столько, что на целый год пересказов хватит, и во дворе то и дело рассказывают, как разумно в том или ином случае их князь поступил, а то мальчишки и вовсе затеются в княжеский суд играть. Разумеется, роль Константина премудрого всегда для Евстафия оставлялась, а ежели он во двор терема не выходил почему-либо, то тогда, из великого уважения к князю, толика которого и на княжича сваливалась, в игру эту и вовсе не играли. Ныне Евстафий за батюшку всю руду свою, ежели бы надобность возникла, отдал бы до капли и не только не пожалел бы в тот миг о жизни теряемой, но счастлив был бы безмерно.

— Все исполню, что ни скажешь! — отчеканил он, с любовью и надеждой глядя на усталое и измученное лицо отца.

— На днях подойдешь к сотнику. Звать его Стояном.

Евстафий молча кивнул в знак того, что все понял, и узник продолжил:

— Узнаешь его по шраму — от глаза почти до подбородка. Подойдешь незаметно, чтоб ни одна живая душа не заметила, и скажешь так: «Помоги мне уйти из града. Это князь Константин меня прислал». Больше ничего не говори и сразу уходи. Все понял?

Евстафий вновь молча кивнул, и его маленькое детское сердечко посветлело от гордости за отца. Сидит на цепи в порубе тесном, где от стены до стены и десятка шагов не будет, на земляном полу, но повелевает по-прежнему. Главное же, что слушаются его точно так, как и ранее, когда он еще правил в Ожске и жил в своем тереме. А то, что неведомый сотник Стоян может проигнорировать такое повеление, мальчику даже и на ум не пришло — столь велика была, невзирая ни на что, его уверенность в отцовской силе и могуществе.

— Постой, — спохватился он вдруг. Ужасное подозрение неожиданно пришло ему в голову, и он тут же высказал его: — Я уйду, а ты как же? Ведь совсем один тут останешься, вовсе без защиты. Негоже так-то. Или ты меня попросту спасти хочешь и улещаешь потому, как маленького?

«Вот проницательность», — про себя подивился Константин, на секунду замялся, но почти сразу же нашел достойный ответ:

— Разве я не сказал, когда ты уйти должен?

— Не-ет, — протянул Евстафий.

— Только когда Ратьша мой верный к стенам Рязани с дружиной подойдет. А ты ее и возглавишь. Будешь вместо меня. Ну а когда град возьмешь, то и меня освободишь.

— Не велика дружина-то у Ратьши для такого дела. Я чаю, у Рязани стены крепки, — тоном умудренного старого вояки протянул солидно мальчуган и добавил с тяжким вздохом сожаления: — Да и воев у стрыя тоже в достатке.

— А вот пока ты здесь, то и займись разведкой, — предложил Константин.

— Это как же? — не понял Евстафий.

— Бегай везде, шали, резвись, будто играешь, а сам в это время к стенам приглядывайся. Примечай, какая покрепче, а у какой бревна наполовину сгнили; на какой стороне воев более всего, а где их поменьше. Ну и прочее разное. Потом, когда до Ратьши доберешься, все ему и расскажешь.

— Вон как. — Глаза мальчугана заблестели от гордости и осознания важности порученного отцом дела. — Стало быть, ты, батюшка, велишь, дабы я изветником[39] стал?

Константин, желая выгадать время, закашлялся, лихорадочно соображая, кто же это такой, и, не придя ни к какому конкретному ответу, справедливо рассудил, что раз Евстафий понял его мысль, стало быть, и термин правильный. Откашлявшись, он утвердительно кивнул.

— Изветником, — но тут же новая мысль пришла ему в голову, и он несколько нерешительно попросил: — Дай поначалу роту в том, что ответишь по правде, без утайки.

Возмущению мальчишки не было предела.

— Да как ты помыслить только мог, батюшка? Чтоб я, да я пред тобой…

— Ну-ну, верю, — остановил его князь. — Тогда ответь, тебе плакать сильно хотелось, когда ты только вошел сюда и меня увидел?

Евстафий замялся, но под пытливым взглядом отца, тяжко вздохнув, утвердительно кивнул.

— Но я же все едино не плакал, — попытался он найти довод в защиту своих новых прав совсем взрослого человека, которые, как ему показалось, были под угрозой.

— Я видел, — спокойно согласился Константин и похвалил: — Ты у меня молодец. А что сознался в этом — вдвое молодец. Порою настоящая сила в том и состоит, чтобы уметь сознаться в собственной слабости. Как раз на это способен лишь настоящий воин. Надо только знать — кому, когда и в чем сознаваться.