Крест и посох

Вот и получалось, что Перунов день здесь празднуется двадцать седьмого июля, а не второго августа.

Сегодня было двадцать пятое, выдвигаться надлежало уже завтра с самого рассвета и за день покрыть весь путь, не столь уж и близкий, хотя и не такой дальний, всего шестьдесят верст. Впрочем, эта беда была поправимой. Онуфрий тут же принялся распоряжаться, испросив на это исключительно ради приличия княжеское разрешение, и где-то к вечеру все было уже готово.

А вот то, что большая половина дружины, причем состоящая из самых лучших воев, неделю назад ушла в набег и вернуться никак не успеет, исправить было уже нельзя. Когда они вместе с Ратьшей высчитывали примерную дату возвращения, то сошлись во мнении, что прибытие их назад где-то аж в конце июля вполне реально, то есть оставался запас во времени. А учитывая то обстоятельство, что дружину надо показать всем прочим князьям как бы невзначай, но во всей красе, во всей своей доблести, старый воевода получил задачу высадить людей из ладей прямо в Исадах, на рассвете второго числа.

К сожалению, ни разу в момент обсуждения Константин не сослался на то, что встреча там состоится в Перунов день. Тогда бы тут же всплыла несуразица в датах, и Ратьша непременно, нахмурив лоб, поинтересовался бы у князя, при чем тут второе августа. Перуна воевода помнил и почитал, невзирая на массивный золотой крест, запрятанный на шерстистой груди, — подарок епископа Арсения, которого Ратьша лет десять назад вырвал из рук половцев. Скуп был духовный владыка, но расщедрился и, сняв с себя крест вместе с тяжелой золотой цепью, тут же одарил им отважного воеводу. Если бы хоть раз упомянул Константин Перунов день при Ратьше… А теперь предстояло ехать с одними курощупами, и надежд на то, что «производственное совещание» затянется аж до возвращения из похода его дружины, не было никаких.

Но и это были мелочи. Главное же случилось уже сегодня, когда они отмахали немало верст и миновали Рязань, оставив ее несколько в стороне. Едва ее крепкие бревенчатые стены, кажущиеся игрушечными на таком расстоянии, и золоченый купол каменного храма Бориса и Глеба стали удаляться от неуклонно движущегося вперед солидного, сотни в три, отряда, как конь под Константином внезапно споткнулся.

Дорога в общем-то была почти ровной, хорошо накатанной телегами и повозками. Небольшая ямка, в которую угодил левым передним копытом жеребец, была чуть ли не единственной на ней. Вроде бы ничего страшного не произошло — и лошадь ногу не сломала, и Константин из седла не выпал. Однако именно в этот самый миг в его мозгу что-то щелкнуло, какой-то непонятный тумблер сработал, невидимый оператор вывел мышью следующую страничку на экран монитора, и он явственно вспомнил и Карамзина, и Ключевского, и Соловьева, и других историков, а также чеканные летописные строки, рассказывающие о грядущих в недалеком будущем кровавых событиях.

«Глеб Владимирович, князь рязанский, подученный сатаной на убийство, задумал дело окаянное, имея помощником брата своего Константина и с ним дьявола, который их и соблазнил, вложив в них это намерение. И сказали они: «Если перебьем их, то захватим всю власть…» Собрались все в прибрежном селе на совет: Изяслав, Кир-Михаил, Ростислав, Святослав, Глеб, Роман; Ингварь же не смог приехать к ним: не пришел еще час его. Глеб же Владимирович с братом позвали их к себе в свой шатер как бы на честной пир. Они же, не зная его злодейского замысла и обмана, пришли в шатер его — все шестеро князей, каждый со своими боярами и дворянами. Глеб же тот еще до их прихода вооружил своих и братних дворян и множество поганых половцев и спрятал их под пологом около шатра, в котором должен был быть пир, о чем никто не знал, кроме замысливших злодейство князей и их проклятых советников…»

В первые мгновения после явственно увиденного, да и без того знакомого по разным источникам текста Константин даже застонал: так ему стало погано на душе. Ведь это приключилось именно в Перунов день. И он сам лично обеспечил приезд не только тех, кого перечислили, но и еще как минимум двоих — Ингваря и Юрия. Самых, пожалуй, умных среди всех прочих. В тот раз, когда все это произошло, его предшественник по телу, судя по всему, не сумел во время зимнего визита добиться всеобщей явки — то ли несдержанный язык подвел, то ли буйство во хмелю, не в этом суть. Главное, что, заподозрив неладное, ни Ингварь, ни Юрий не прибыли.

В этот раз, похоже, будут все. А дальше в тексте ясно говорится, что «когда начали пить и веселиться, то внезапно Глеб с братом и эти проклятые извлекли мечи свои и стали сечь сперва князей, а затем бояр и дворян множество…»

«Погоди, погоди, — уцепился он за крохотную ниточку надежды на то, что все еще поправимо. — Но ведь год-то не тот. Я же помню, как писал юный монах Пимен: «В лето шесть тысяч семьсот двадцать четвертое…» Если минусовать пять тысяч пятьсот восемь, то будет тысяча двести шестнадцать, а не семнадцать. Как же так?»