Крест и посох

На какое-то мгновение ей даже почудилось, что она и впрямь слышит сухой, еле различимый голос умирающей старухи с почерневшим от удушья лицом и широко раскрытыми от ужаса глазами, видящими то, что дано узреть простому смертному, да и то не каждому, только перед самой кончиной. Увиденное, по всей видимости, настолько перепугало умирающую, что она из последних остатков сил пыталась спрятаться, скрыться, но в маленьком тщедушном теле сил хватало лишь на то, чтобы чуть посильнее сжать руку внучки. При этом она все время продолжала еле слышно лепетать что-то нечленораздельное, отчаянно отказываясь от того неизбежного, что предстало перед ее глазами во всем своем ужасе. И судорожно метался из стороны в сторону робкий огонек лучины, совсем недавно горевшей ровным ярким пламенем.

Это была страшная ночь. Никогда поздней осенью не бывало столь сильных ветров, дико завывающих в вышине и спускающихся к земле лишь для того, чтобы с бешеной силой выдернуть из насиженного места очередную великаншу ель и пригласить ее на свою бесовскую пляску. Но ели не умеют танцевать, и, два-три раза судорожно взмахнув своими пышными рукавами-ветвями, очередная красавица в изнеможении валилась на землю. Ветер, разозленный тем, что лишился партнерши, вновь в неистовой ярости поднимался к свинцовым тучам и кружился там один, продолжая хищным взором выбирать себе новую жертву. Перепуганной Доброгневе казалось, что эта ночь никогда не закончится, но утро все-таки пришло. Все утихло, как по волшебству.

Сейчас был день, хотя и на закате, однако вечерние сумерки, быстро сгущающиеся в лесу, почему-то показались девушке еще более жуткими, чем тот беспробудный осенний мрак и ночная чернота. Страхом и ужасом несло из этого места. Неведомо кто и неизвестно когда воздвиг это сооружение с загадочной целью, не сулящей ничего хорошего тому смельчаку, который отважится войти и нарушить вековой покой тех странных исполинских сил, которые с приближением девушки начали потихоньку пробуждаться от своих мрачных снов.

Само сооружение было, пожалуй, по своим размерам намного меньше любого боярского терема, не говоря уж о княжеских. Тем более его никак нельзя было назвать гигантским. Но оно почти физически давило на любого человека, который оказывался вблизи него. И главной причиной тому были не массивные каменные глыбы, каждая из которых достигала не менее метра в ширину и семи-восьми в высоту, не считая той части, что оставалась вкопанной в землю. Толщину же их определить не представлялось возможным, ибо она терялась в кромешном мраке и для ее измерения необходимо было пролезть внутрь.

Сердце в груди у Доброгневы уже не прыгало, а бешено металось, ища спасения и возвещая, что ничего хорошего пребывание здесь не сулит. Девушка вдруг почувствовала, что она ошиблась поначалу в своих догадках и на самом деле никогда и никто из ранее живущих людей не участвовал в строительстве этого мрачного сооружения. Ни люди, ни даже боги, во всяком случае из числа светлых славянских, не были его авторами. Зодчий, возведший эти дырявые стены и прихлопнувший их сверху для вящей устойчивости точно такими же плитами, был чужд не только человеку, но и вообще всему земному. А помогали ему в создании всего этого Ужас и Страх, строившие его во Мраке страшной беспредельной Ночи — той вечной Ночи, которая никогда не сменялась светом долгожданного рассвета и не озарялась робкими лучами утреннего солнца.

И еще она почувствовала, что никогда и никому из смертных не постичь глубинного смысла его творения и не пойдет на благо смельчаку пребывание там, внутри, пусть даже и самое кратковременное. Недаром уже там, где она стояла, не росла ни одна былинка и ни один сухой листок не прикрывал беспощадной наготы давно и безжалостно умерщвленной Земли. Умерщвленной и бесстыдно, варварски оставленной без погребения.

Доброгнева уже повернулась было, чтобы припустить со всех ног прочь из этого проклятого богами и людьми места. Еще миг, и она бы сорвалась в отчаянный бег, но тут будто раскаленная стрела впилась ей в сердце — а как же князь?! Едва передвигая непослушные ноги, девушка медленно двинулась к черной дыре, зияющей угрюмым мраком. С каждым ее неуверенным маленьким шажком в окружающем это мрачное место мире что-то совсем немного, еле уловимо, но менялось. Подойдя вплотную и бросив прощальный взгляд назад, Доброгнева невольно поразилась увиденному. Легкий туман, ползущий откуда-то со стороны реки и своими очертаниями напоминающий тушу какого-то невиданного исполинского животного, успел заполонить все вокруг. Птицы стихли. Воцарившуюся мертвую тишину нарушал лишь чей-то пронзительный хриплый хохот-плач. «Наверное, филин», — сказала она сама себе, хотя прекрасно знала, что эта птица кричит совсем не так, да и вообще его время еще не пришло.