Крест и посох

Константин недовольно засопел, но деваться некуда, пришлось смолчать, хотя горгона Медуза была пусть и страшнее, но зато и куда красивее, чем этот грубо вырезанный деревянный человечек.

— Едешь в один град, а приедешь в другой, — загадочно произнес волхв. — Мыслишь, что делать надо, ан все уже без тебя обмыслено. Тело я твое излечил, а душу другой волхв укрепит. Бездна пред тобой, но она лучше, нежели тьма позади тебя. Помни, коль вперед шагнешь, един живот потеряешь, а назад отступишь — души лишишься.

— Это ты жизнь мою предсказываешь? — настороженно спросил Константин, когда Всевед умолк.

— Кому иному мог бы, а твоя неведома для меня, — отрицательно покачал головой тот. — Темны твои руны, страшно они ложатся. Столь страшно, что и сами боятся правду до конца сказывать, потому лишь шепчут что-то, а я на твою беду глуховат к старости стал, не слышу. Ныне одному Роду[36] ведомо, что тебя ожидает, но и он молчит, в сомнении пребывая. — Он провел рукой по груди Константина, медленно скользя узловатыми старческими пальцами по нарядной вышивке на вороте белой рубахи, и добавил участливо: — Крепись, князь. Пришел твой час испытаний. В чем он, я не ведаю, ибо молчат боги. Одно лишь скажу: тяжек будет твой путь. — Тут его узловатые пальцы нащупали под рубахой амулет Доброгневы, легонько прижали его к телу князя, и последовал строгий наказ: — Не снимай даже на ночь. Пока он с тобой, то и Перун с тобой.

Хлопнув коня по крупу, он хотел было еще что-то сказать, но передумал и лишь взмахнул рукой, очерчивая ею в воздухе какую-то странную геометрическую фигуру, полную завитушек и углов.

Проехавшие чуть вперед дружинники с немалой опаской взирали на все происходящее, а трусоватый Афонька несколько раз даже перекрестился, шепча «Отче наш», в надежде что молитва сможет уберечь его от колдовских чар волхва.

— Спасибо за все, дедушка, — поблагодарил учтиво на прощание Константин и, чуть помедлив, добавил: — Коли нужда какая возникнет, приходи ко мне.

— Ты вначале себе помоги, княже, — насмешливо хмыкнул волхв. — А уж тогда и дале речь вести станем.

Константин не нашел достойного ответа и, помахав рукой гостеприимному обитателю дубравы, пришпорил коня, догоняя своих спутников.

Все окружающее, казалось, застыло в послеполуденной дреме, изнемогая под палящими лучами солнца, и даже легкий ветерок, совсем не приносящий прохлады, еле шевелящий листву деревьев, окончательно утих, разморенный летней жарой.

«Вот у кого надо было про Хлада спросить, — подумалось ему, едва они отъехали метров сто от дубравы. — Он-то уж, пожалуй, о нем точно что-то знать должен. Ну да ладно, еще успею. Сейчас у меня поважнее проблем хватает. Коли жить останусь — заеду еще, а коли нет, то и Хлад не страшен будет», — отмахнулся он.

— Теперь на Ожск? — кратко осведомился Епифан.

Константин лишь кивнул в ответ — разговаривать совсем не хотелось, и некоторое время они ехали молча. Мысли у князя были — сплошные вопросы, направленные только в одну сторону: что делать дальше, если удастся добраться до города?

Организовывать оборону?

Не с кем.

Покориться этому монстру, который братец Глеб?

Вот уж дудки.

Войти с ним в союз хотя бы временно?

Ни за что. Тут просто нет, даже не подыскивая никаких аргументов.

Тогда что?

Однако, посмотрев вперед, он понял, что время его размышлений, кажется, закончилось. Поскромничал дедушка Всевед насчет своей «глухоты», ибо ближайшее будущее сулило в точности как одна из его фраз: «Мыслишь, что делать надо, ан все уже без тебя обмыслено».

И он уставился на небольшой холм, стоящий у них на пути, с другой стороны которого уже поднялась на его вершину изрядная группа всадников.

* * *

Тем же, кто досель не веровал в бесовскую силу князя Константине, тако реку — руцею праведною поражен бысть оный богоотступник и руды черной диавольской немало вытекло из жил оного князя.

Одначе сатана не оставиша слугу своего заботами, послаша ему жреца свово, именем Всевед, и излечиша оный князя богоотступного, ибо восхотеша того сам диавол.

Лечил же жрец-язычник богоотступника князя посохом своим, кой язычники лютые прозвали посохом Перуновым.

Из Суздальско-Филаретовской летописи 1236 г.

Издание Российской академии наук, Рязань, 1817 г.

* * *