Крест и посох

Именно так устало мыслил Эйнар, избранный ярлом людьми, которые в тот сумрачный вечер отплыли от родных скал, в мыслях прощаясь навек со всем, что так дорого и мило.

А очнувшись от своих дум, он с удивлением обнаружил, что, оказывается, сотоварищи его не только начали рассказывать всю невеселую историю, но уже вроде как и заканчивают, а князь не только не злится, но вроде бы даже совсем наоборот — сочувствует.

Во всяком случае, в глазах его видна неподдельная грусть и явственно читается глубокое сожаление.

Правда, Викинг, сын Барнима, говорил о случившемся не совсем так, как обстояло на самом деле. По лукавым словам Занозы получалось, что это они воевали за законного короля, да только ничего у них не вышло.

— Видать, бог отвернулся от нас за наши грехи, — сокрушенно вздохнул рыжий и перекрестился.

Эйнар от этого жеста чуть не подавился куском говядины.

Конечно, Норвегия — страна христианская. Вот уже скоро лет двести будет, как святой Олав[27] окрестил всех ее жителей. Да только остались еще и такие люди, которые больше придерживаются старой веры.

До сих пор они не признают Христа, со смехом отказываясь от такого беспомощного бога, который даже себя и то не смог защитить, и по-прежнему приносят жертвы прежним, привычным Одину Одноглазому, Тору Громовержцу и прочим светлым Асам[28].

К их числу до недавнего времени Эйнар относил и Викинга.

Тот и клялся в основном не крестом господним, не мощами святого Олава, не перстом святого Петра или какой другой священной для христианина реликвией, а совсем другим: то Хугином, вороном Одина, то Слейпниром — конем его, то Гунгиром — копьем одноглазого, а то самой любимой клятвой — златокудрыми волосами Локи[29].

К этому последнему Викинг — и не зря, он и сам такой же хитрющий, как этот пакостник, — питал особое пристрастие и почему-то считал, что цвет волос у них с Локи почти общий.

А тут, поди ж ты, в христиане записался.

— Стало быть, вы с тех пор всем табором по нашей земле и кочуете, — подытожил сказанное Константин. — И как далеко ныне ваш путь лежит?

— В Царьград, к императору, — лаконично ответил Эйнар, следуя заранее обдуманному сценарию.

Пусть князь не считает, будто перед ним жалкие усталые беглецы, не знающие куда приткнуться, — хотя так оно и было на самом деле, чего уж тут.

Викинг и тут влез со своей добавкой:

— Он наши мечи всегда высоко ценил. Даже платил за службу так, чтоб каждый меч полностью золотом засыпан был.

Этот рыжий пройдоха так славно научился говорить на этом тяжелом славянском языке всего за каких-то полтора месяца, что сына Гуннара поневоле брали завидки.

Сам-то он освоил его более-менее, когда лет пять походил по найму с купцами новгородскими, оберегая их товар от морских разбойников.

«Возможно, волосы ему и вправду от Локи достались, — подумал Эйнар, — но уж язык скорее от Браги[30]».

Однако тут его раздумья вновь были прерваны, причем грубо и бесцеремонно, голосом князя, а точнее, той неожиданной новостью, которую он сообщил как бы между прочим:

— Так ведь нет теперь прежней империи. Развалили ее, разрубили на куски рыцари-крестоносцы. А им, насколько мне известно, воев добрых не надобно — свои имеются. Да и с золотом у них ныне туго.

— Как разрубили? — поначалу даже не понял Эйнар.

— А вот так, — пожал плечами Константин. — Весь град великий пограбили, храм святой Софии чуть ли не по кусочкам разнесли. Сосуды священные топорами да секирами на части порубили.

— Зачем рубили-то? — ужаснулась Тура. — Грех-то какой!

— Чтобы поровну каждому досталось. По справедливости, по правде. Они ведь из серебра, а то и из золота отлиты были, — невозмутимо отвечал Константин. — Так что я на вашем месте сто раз подумал бы, надо ли вам туда плыть или лучше остаться где-нибудь здесь. К тому ж, как я понимаю, это нужда заставила вас взяться за мечи да топоры, а так-то вы народ мирный.

— Это верно, — согласился Эйнар, но тут же поправился, так, самую чуточку, чтобы князь не смог сбить цену: — Однако и у нас каждый с юных лет привычен к ратному делу и с секирой да мечом обучен обращаться сызмальства.

— А раз верно, то вот вам мой сказ, — тряхнул головой Константин и поднял свой кубок, приглашая всех присоединиться к очередной здравице. — Пью за то, чтобы земля в Ожске вам домом родным стала, за то, чтобы красавицы-женщины ваши, такие пригожие и статные, — и он ласково улыбнулся неожиданно зардевшейся от смущения Туре, — нарожали много-много крепких духом, здоровых телом, отважных душою и чистых сердцем героев, подобных тем двадцати отважным во главе со славным воем Тургильсом Мрачным, сыном Борда и Туры, которые здесь сидят. Нарожали их себе в почет, а врагам на погибель. А еще я пью за то, чтоб мирный труд ваш лютыми ворогами отныне и присно и во веки веков не прерывался, а коли выйдет так, что придут они все же на землю нашу многострадальную, пусть плечом к плечу встретит их великая рать двух народов, которые умеют не только славно трудиться, но и надежно защищать нажитое добро.