Крест и посох

Вот только не складывалось оно. Как ни хотелось прервать надоевшие скитания, все равно не складывалось, хоть ты тресни.

Но и цену скидывать было нельзя. Не меч продаешь, но руку с мечом, не бронь, но грудь вместе с нею, а проще говоря — самих себя. И если ты сам дешево ценишь свою кровь и жизнь, то и прочие на тебя станут глядеть точно так же.

Представлял гостей, не спеша рассаживающихся на широкой лавке, сам Эйнар.

— Борд Упрямый, сын Сигурда, — махнул он в сторону угрюмого детины, внешним видом своим резко отличавшегося от остальных спутников.

Был он смуглокожий, черноволосый и кареглазый. Плечи у детины были, пожалуй, даже пошире, нежели у самого Эйнара, а вот ростом он явно уступал вожаку.

Говорить он тоже был далеко не мастак, и все речи от его имени вела жена по имени Тура — крепкая женщина, статью и дородством ничуть не уступающая своему супругу. Она, что весьма необычно для скандинавов, также вошла в пятерку.

— Бог при ее рождении в самый последний миг передумал и решил сделать из нее женщину, — пояснил появление дамы за трапезой Эйнар. — Сделать-то сделал, а вот поменять мужскую стать у него времени не хватило.

Следующий представляемый скандинав вообще был рыжий и весь в веснушках.

Собственно, на своих боевых друзей он походил лишь одеждой — невысокий, сухой, подвижный, будто на шарнирах, а руки и вовсе как девичьи, узкие ладони, худые кисти, острые локти и угловатые плечи.

На товарищей он, пока все стояли, глядел не иначе как снизу вверх, даже на Туру, которая при всей своей богатырской могучести обладала еще и почти таким же ростом, как Эйнар.

По иронии судьбы именно рыжий носил самое звучное имя — Викинг Заноза, сын Барнима.

Зато оставшиеся двое были типичными варягами, похожие один на другого как братья-близнецы. Как выяснилось впоследствии, они и впрямь были братьями, правда, не родными, а двоюродными. Даже звали их почти одинаково, во всяком случае созвучно: одного Халвардом, сыном Матиаса, а другого Харальдом, сыном Арнвида.

После первых кубков доброго хмельного меда, традиционно выпитых во здравие присутствующих, а также за радушного хозяина, застольная беседа пошла совсем не в ту сторону.

Эйнар полагал, что князь заведет речь о том, как славно живется местной дружине, сколько гривен имеет каждый его воин, да как им легко и необременительно служится и прочее, и прочее…

Но Константин с намеками да посулами не спешил, о себе да о воях своих не рассказывал, а больше выспрашивал сам — откуда, да по какой такой надобности, да почему некоторые прихватили с собой даже жен с детишками.

А как же их не прихватить, коли оставлять их в цветущем Эстердаларне[20] никакой возможности не было.

На смерть, что ли?

Ведь вырезали бы их королевские войска, не пощадили бы жен и детей жалких слиттунгов[21], дабы не плодилось более мятежное отродье, не смущало богохульными речами христианский народ, не призывало к восстанию против поставленного богом и законно выбранного знатью короля единой Норвегии.

А ведь как хорошо все начиналось для них.

Даже столицу — Осло — успели захватить, да не тут-то было.

До того как им подняться, именитые всё меж собой грызлись. После смерти Инге II[22] никак им не удавалось поделить власть да решить, чей же король главнее — то ли Гуторм, сын умершего Инге Бордсона, то ли малолетний Хакон.

А бедноте с того раны на теле да рубцы на лице, вот и весь прибыток. Как были голью, так ею и остались.

Вот тогда-то и подняли они на щите своего вождя — священника Бене[23], который поклялся, что он — сын законного короля Магнуса IV, а не какой-нибудь там поп Сверре[24].

Почуяли те, кто уже успел награбить земель да прочего добра, что для них запахло жареным, и вмиг объединились все лендерманы[25] вокруг внука Сверре, разом забыв прежние распри и провозгласив тринадцатилетнего мальчишку королем[26].

Тут-то и наступил для сторонников Бене смертный час. Хорошо хоть, что они успели пробиться к заветному фьорду. Но королевские войска шли след в след, и, если бы не двадцать лучших воинов, которые добровольно остались сдерживать их напор в узком — с трудом разойдутся две повозки — ущелье, сгинули бы все. А так выжили.

Кроме тех двадцати, конечно.

Вечная им слава.

Возглавил же оставшихся на смерть воинов Тургильс Мрачный, сын той самой Туры, что сидит здесь за трапезой. Характером он пошел в отца — больше двух слов подряд ни разу не сказал, все молчком да молчком, зато сердце имел храброе.

Всего на сутки задержали они войско, но этого времени как раз и хватило остальным, чтобы уплыть прочь от родной земли, которая в одночасье стала чужой и враждебной.

Впрочем, нет. Зачем хаять ни в чем не повинные скалы, фьорды, землю. Это уже люди их такими для них сделали, постарались. А за что? Правды хотели, справедливости, чтоб по чести все было, как в старину, и на тебе.

Но не станешь же рассказывать обо всем князю.

Ведь против таких же, как он, только в Норвегии живущих, мечи да секиры подняли.

Не поймет.