Крест и посох

— Не сможешь, — сердито буркнул Константин и иронично добавил: — И не вселить тебе смирение в душу их, и не убрать гордыню из сердец жестоких, ибо звери они и… даже хуже. А то рубанет князь Глеб острой сабелькой, и одним праведником на земле Рязанской меньше будет, а их здесь и так по пальцам одной руки пересчитать можно. — И он, тяжело дыша, вновь умолк.

«Совсем худо князю», — промелькнуло в голове священника, с тревогой прислушивающегося к затрудненному хриплому дыханию.

Он хотел было сказать что-то оптимистичное, дабы немного приободрить своего собеседника, принявшись припоминать подходящий текст из Библии, но не успел — Константин, немного передохнув и отдышавшись, заговорил первым:

— Ты, кстати, никогда не задумывался, что, может, это как раз я здесь случайный гость, а?

— Как это? — не понял священник.

— А так, — вздохнул Константин. — Может, со мной это у них был лишь хитрый трюк, эдакий выверт, а на самом деле ими все заранее было спланировано для того, чтобы здесь оказался именно ты и начал сеять разумное, доброе, вечное.

— Предложено было тебе, — не согласился отец Николай. — Если же судить по-твоему, то получается, дабы я здесь очутился, был выбран какой-то чрезмерно сложный обходной путь. Они, конечно, высшие силы, но зачем так-то закручивать?

— Не знаю зачем, — упорствовал в своей неожиданной догадке Константин, — но ты сам вдумайся. Мне ведь, по сути дела, предстоят локальные задачи, как я их понимаю.

Он помедлил, прикидывая, стоит ли говорить священнику о Хладе, и пришел к выводу, что ни к чему. И без того мистики хоть отбавляй, да тут еще эта нечисть.

К тому же простым упоминанием о нем не отделаешься и придется рассказывать в подробностях, а от них — брр — у самого мороз по коже.

И потом, ни к чему лишний раз вслух называть его имя. Пусть это звучит как суеверный предрассудок, но теперь, наглядевшись на все, что творилось вокруг него, Константин уже ничего не собирался отвергать с ходу лишь потому, что этого не может быть.

Значит, лучше о нем вообще промолчать, а вместо этого выдать на-гора все остальное, где не надо ничего замалчивать и нечего скрывать, благо что об этом они как-то уже говорили.

— Ты сам вдумайся, — предложил он отцу Николаю. — Ну пусть у меня даже получится объединить всех воедино, ну татарам зубы пересчитать на Калке, ну Батыю хребтину поломать, но все это так, образно говоря, внешнее. А кроме того, для моей работы и замена есть. Даже если меня не станет, все равно аж двое останутся. Тут тебе и изобретатель, тут и кадровый вояка. Зато ты у нас один. Вдумайся, отче, — совсем один. И заменить тебя некому.

— Да в чем заменить-то? — не понял священник.

— В самом главном, — ответил Константин. — Оно ж глубинное, поэтому то, что ты посеешь, всходы даст лишь через годы. Зацветет и вовсе лишь через десятилетия, и то при самом удачном раскладе, а уж через сколько лет колоски соком нальются и урожай свой дадут — только догадываться остается. Вот и получается, что многовековая сверхзадача на твоих плечах, а не на моих. И ответственность на тебе за твою собственную жизнь лежит неизмеримо большая.

— Если тебе от осознания этого легче, ибо меньше ответственности за собственный груз, пусть будет так, — кротко ответил священник.

— А если так, то молчи в тряпочку, когда эти гады придут, — почти жалобно попросил Константин. — Иначе я помирать буду, и все равно еще надежда останется, что тебя выпустят. Ведь не совсем же они звери. Что-то людское в них осталось. Опять же христиане… вроде бы. Во всяком случае, крест на груди носят, а ты в духовный сан облечен, то есть как бы представитель бога. Совести у них, конечно, нет, так, может, из страха перед всевышним отпустят.

— У кого совести нет, у того и бога в душе нет, — откликнулся отец Николай, но возражать князю, хотя тот явно начал противоречить своим же мыслям и словам, произнесенным ранее, священник не стал, дав уклончивый краткий ответ: — Я попробую.

На некоторое время все затихло.

Лишь ближе к вечеру вновь залязгали засовы, дверь скрипнула, отворившись, но и тогда среди вошедших князя Глеба не оказалось.

Доброгневу, державшую в руках небольшой дымящийся горшочек, сопровождал лишь Парамон с хлебом и водой для узников. Последним был юный дружинник, освещавший двумя факелами путь впереди идущим.

— Стой здесь, — властно распорядился палач и, осторожно спустившись по скользким от постоянной сырости крутым каменным ступенькам лестницы, подошел к Константину, положив возле него половину хлебной краюхи и поставив рядом горшок с водой.

Держался он с ожским князем почтительно, имея опаску, что тот ныне в темнице, а завтра, глядишь, остуда у Глеба на брата пройдет — чай, родная кровь, — и тот сызнова усядется за веселый пирок в светлой просторной трапезной. Так что если сейчас выказать к нему всю свою злобу, то она со временем может запросто аукнуться, да так, что и костей собрать не получится.