Крест и посох

И хотя оба они, соблюдая разумную опаску, говорили сдержанно, вполголоса, да и не обо всем, что на самом деле произошло под Исадами, а так, вскользь, но Николаю вполне хватило и этого. Кое-как переночевав где-то на телеге с сеном, куда его пустили мужики, приехавшие на богатый рязанский торг, едва забрезжил рассвет, священник направился к отцу Арсению. Посидев еще пару дней в приемном покое, он все-таки добился аудиенции у тяжко хворавшего духовного владыки Рязани и Мурома, но пользы от этого получилось чуть.

Не желая на старости лет влезать в княжеские распри и считая, что Константин и впрямь является братоубийцей, епископ с гневом, непонятно откуда взявшимся в немощном теле, обрушился на отца Николая, напоминая, что их дело – забота о душах и служение Богу. Закончилось все тем, что он наложил на недостойного духовного наставника суровую епитимью и повелел прийти повторно, лишь когда ее срок закончится, рассчитывая, что за это время не только изрядно угаснет пыл священника, но и само дело благополучно разрешится.

– Ибо не может быть у Бога неправды или у Вседержителя правосудия, – назидательно произнес он под конец своей речи уже вдогон покидающему его келью отцу Николаю, добавив: – Ибо он по делам человека поступает с ним и по путям мужа воздает ему.

Выходя от отца Арсения, Николай сокрушенно пробормотал:

– Воистину, не многолетние только мудры и не старики имеют правду. – И, вздохнув тяжко, направил свои натруженные ноги вновь к храму Бориса и Глеба, где как раз закончилась обедня.

Вновь взобравшись на каменную паперть, он некоторое время помедлил, дожидаясь, пока все внимание горожан будет обращено в его сторону, и многозначительно произнес:

– И сказал Христос: «Нет ничего тайного, что не сделалось бы явным, ни сокровенного, что не сделалось бы известным и не обнаружилось бы»[54]. Братия и сестры, вслушайтесь в слово мое.

Далее отец Николай, как опытный оратор – ведь двадцать пять лет проповеди читал в одном только двадцатом веке, – искусно закрутил свой детективный сюжет, постепенно притягивая всех слушателей, и, наконец, выпалил:

– Но ныне, независимо от закона, явилась правда Божия[55].

И уже повернувшись к стоящему чуть в отдалении, на противоположном краю площади, княжескому терему, продолжил страстное обличение рязанского князя:

– А ты что осуждаешь брата твоего? Или и ты, кто унижаешь брата твоего? Все мы предстанем на суд Христов[56].

Голос его неожиданно возвысился, стал зычным и могучим.

– Услышь, Господи, слова мои! Внемли гласу вопля моего! Ибо Ты Бог, не любящий беззакония; y Тебя не водворится злой. Нечестивые не пребудут пред очами Твоими. Ты ненавидишь всех, делающих беззаконие. Ты погубишь говорящих ложь; кровожадного и коварного гнушается Господь! Осуди их, Боже, да падут они от замыслов своих; по множеству нечестия их, отвергни их, ибо они возмутились против Тебя[57].

Казалось бы, с языка бродячего проповедника рекой лились только общие фразы, но каждый из горожан в ежеминутно прибывающей толпе прекрасно понимал, в чью сторону направлены стрелы обличения отца Николая, и одновременно ужасался и восхищался его речам. Безрассудной их смелости и впрямь оставалось только диву даваться, а у тех, кто представлял, обладая богатым воображением, что сотворит с ним князь Глеб, одновременно мороз по коже бежал.

От этого у людей появлялась еще большая уверенность в том, что устами именно этого кряжистого невысокого человека в черной, изрядно потрепанной и запыленной рясе, стоящего на ступенях храма, говорила истина. Ведь пред смертью не лгут, а в том, что его ожидала в самом скором времени лютая и мучительная кончина, никто не сомневался. Такого Глеб не простил бы и родному отцу, а уж какому-то там священнику тем паче. Слухи, темные и робкие, начавшие гулять чуть ли не с первого дня после возвращения Глеба с дружиной из-под Исад, почти на глазах у многолюдной толпы, омытые страстным проникновенным голосом отца Николая, обретали плоть, оказываясь ужасной страшной правдой, а тот продолжал все в том же духе:

– Услышь голос молений моих, когда я взываю к Тебе, когда поднимаю руки мои к святому храму Твоему. Воздай им по делам их, по злым поступкам их; по делам рук их воздай им; отдай им заслуженное ими[58].