Крест и полумесяц

На причале ждали нас чауши. Я сразу же вручил им послание Хайр-эд-Дина султану и великому визирю и от султанских слуг узнал, что повелитель наш и сераскер пока не вернулись из Персии. Облегченно вздохнув, я велел отвезти нас с Антти в мой дом на Босфоре, где надеялся укрыться от злых взглядов и сплетен обитателей сераля.

Дома встретила меня Джулия с опухшим лицом и темными кругами под глазами. Она сказала, что давно оплакала меня, считая погибшим, потому и вовсе не ждала. Но теперь, когда я все же вернулся, моя жена принялась ругать и бранить меня за то, что я не давал о себе знать и совсем не посылал ей денег.

Я был слишком утомлен, расстроен и подавлен, чтобы обращать внимание на крики Джулии, и она, видимо, заметила это, ибо вдруг замолчала. А я никак не мог забыть вида окровавленного тела Абу эль-Касима — ведь даже самому крепкому и много повидавшему на своем веку мужчине нелегко быть свидетелем страшной смерти близкого друга.

Джулия успокоилась и даже обещала простить меня, несмотря на мои дурные поступки, но вскоре она опять взялась за свое. Не скрывая злобного удовлетворения по поводу военных неудач сераскера, она принялась язвительно рассказывать о том, как султанская армия спустя три месяца опять заняла Тебриз и застряла там на долгие недели, якобы надеясь вынудить шаха пойти на решительное сражение. Но когда в конце концов кончились провиант и фураж, и люди и животные стали страдать от голода, Ибрагим отдал приказ о возвращении домой. По мере того как турецкая армия уходила из Персии, отряды шаха занимали оставленные земли, а арьергарды турок несли чувствительные потери от внезапных и яростных нападений персов. Вот так бесславно кончился столь тщательно подготовленный поход на Восток.

— Однако не султан должен отвечать за это постыдное поражение, — пояснила Джулия. — Во всем виноваты его бездарные и корыстные советники, которые подбивали своего владыку на эту сомнительную военную авантюру. Настало время, чтобы султан понял наконец несостоятельность великого визиря Ибрагима как сераскера. Великий же муфтий вне себя от ярости, ибо Ибрагим осмелился защищать шиитов и не позволил грабить персидские города, не считаясь с фетвой, которую с таким трудом подготовил муфтий.

Слушая злобную тираду Джулии, я с трудом взял себя в руки и резко ответил жене:

— Именно сейчас Ибрагим больше чем когда-либо нуждается в дружеской поддержке, и я не собираюсь предавать великого визиря только потому, что его замыслы провалились, а дальновидная политика потерпела крушение. Тебе же, Джулия, не стоит забывать, что хорошо смеется тот, кто смеется последним.

Джулия окинула меня мрачным взглядом и злобно прошипела:

— За меня не беспокойся, уж я-то точно посмеюсь последней, и не жди от меня сочувствия, раз собственными руками роешь себе могилу. Надеюсь, ты не настолько глух и слеп, чтобы не замечать того, что творится вокруг. Время еще есть, и ты можешь спастись. Я заступалась за тебя, и султанша Хуррем готова простить твои дурацкие выходки ради принца Джехангира, которого она обожает, малыш же благоволит к тебе. Между нами говоря, султанша так же неожиданно снисходительно отнеслась к Хайр-эд-Дину и не ругает его за неудачу в Тунисе, более того — она замолвит за него слово перед султаном, если ты попросишь ее об этом.

Зная нравы, царящие в серале, я давно никому не доверял, тем более — Джулии. Ее пропитанные ядом слова насторожили меня, и я, заподозрив ловушку, решил вести себя крайне осторожно.

Утром султанша прислала за мной лодку, и я поплыл в сераль. Хуррем приняла меня в порфировом зале на женской половине дворца. Поначалу она беседовала со мной, скрытая за занавесью, но вскоре отодвинула легкую ткань и показала мне свое лицо. Ее бесстыдное поведение лишь утвердило меня в мнении о том, что за последние годы обычаи в гареме сильно изменились. В пору, когда я был простым рабом султана, любой мужчина, пусть ненароком увидевший открытое лицо обитательницы гарема, немедленно прощался с жизнью. Теперь же настали другие времена.

Султанша беседовала со мной шутя и звонко смеясь, будто ее нежно щекотали или она опьянела от сильного запаха амбры. Однако глаза ее не улыбались — взгляд Хуррем был ледяным и безжалостным, когда она велела мне без утайки поведать обо всем, что я видел и пережил в Тунисе, а также о том, что случилось потом.

Не задумываясь, я доложил ей о тяжелом поражении Хайр-эд-Дина в войне с императором, но все же посмел заступиться за него, рассказывая о великой храбрости и верности его султану. А потом я поведал Хуррем о тех восемнадцати огромных галерах, которые Хайр-эд-Дин уже строит на верфях в Алжире и которые я видел собственными глазами. А это значит, что к весне султанский флот будет готов выйти в море.

Склонив голову набок, Хуррем делала вид, что внимательно слушает меня; на ее прекрасных губах играла легкая чарующая улыбка. Но мне почему-то казалось, что она с большим интересом разглядывает меня, чем слушает мой рассказ. В конце концов так оно и было, и я убедился в этом, когда султанша рассеянно проговорила: