Крест и полумесяц

Русскую женщину безмерно обрадовала доброта Абу эль-Касима; невольница стыдливо прикрыла грудь и даже спрятала свое круглое лицо под вуалью, бросая на торговца томные взгляды.

Я же сердито проговорил:

— Это вовсе не моя жена, а купленная на базаре рабыня и ее сынок. Это моя дочка прекраснее луны! Ее зовут Мирмах, как и дочь султана. Но я прощаю тебе твою ошибку, Абу эль-Касим, ибо ты явно не успел еще промыть свои воспаленные глаза от дорожной пыли.

Абу эль-Касим неохотно отдал кормилице ребенка, из вежливости погладил кончиками пальцев щечку моей дочери и уселся на почетное место.

Поваренок принес шербет, со страху облив липкой жидкостью колени гостя. Абу эль-Касим выловил из чаши дохлую муху, попробовал напиток, скривился и сказал:

— Какой дивный шербет! Единственный его недостаток в том, что он слишком теплый. Видимо, поэтому он и скис... Но ради ребенка я прощаю тебе все, Микаэль эль-Хаким, хотя признаюсь, что первым моим желанием было позвать кади и свидетелей, чтобы оценить тот ущерб, который вы мне нанесли. Но вот уже тридцать лет ни один малец не таскал меня за бороду — и потому мне хочется сегодня быть великодушным.

Он милостиво одарил слуг, а кормилице вручил персидскую золотую монету, потрепав женщину по щекам и огладив ее полную грудь с таким восторгом, что я уже приготовился к самому худшему.

Чтобы отвлечь торговца от русской рабыни, я стал рассказывать ему о своем новом доме и обещал полностью возместить все убытки, а когда мы подкрепились превосходными лакомствами и я достал кувшин вина, все обиды были забыты и Абу поведал мне о чудесах Багдада, который не смогли разрушить даже орды Чингиз- хана и Тамерлана.

Рассказывал Абу эль-Касим и о розовых садах Персии, Тебризе^[20] и Исфахане^[21], пылко восхваляя эти земли поэтов. Что же касается его собственных дел, то тут Абу эль-Касим был скорее скуп на слова и решительно отказывался развязать свои тюки, хотя весь дом уже давно наполнился исходящими от них ароматами.

Запах мускуса ощущался даже на улице, и у дома собралась толпа соседей. Они радостно благословляли Абу эль-Касима и поздравляли его со счастливым возвращением.

Взволнованный до слез, он угостил этих людей остатками нашей трапезы. Вино развязало ему язык, и торговец, всхлипнув, сказал мне:

— Ах, Микаэль эль-Хаким! И у меня когда-то был сын, Касим! О горе мне, горе! Лишь сегодня почувствовал я впервые за долгие годы, как маленькая детская ручонка играет моей бородой!

Он погрузился в печальные воспоминания, но потом встряхнулся и уже другим тоном проговорил:

— Знаешь, во время своего путешествия я встретил нашего друга, Мустафу бен-Накира. Он изучает сейчас искусство стихосложения, и наставники его — самые прекрасные персидские поэты. А между делом он завязывает весьма полезные отношения с недовольными сановниками, которым не по нраву суровое правление молодого шаха Тахмаспа[22]; эти люди хотят, пока не поздно, отречься от шиитской ереси^[23] и вернуться на путь истинный, к благословенной Сунне^[24].

И только тут я, наивный, понял: Абу эль-Касим и Мустафа бен-Накир отправились в Персию, чтобы разузнать там все то, что может пригодиться в случае войны с Востоком.

Разволновавшись, я воскликнул;

— О Аллах! Не хочешь же ты сказать, что великий визирь тайно сеет смуту в персидских землях? Но ведь султан заверил шаха, что желает только мира и должен собрать все силы, чтобы защитить ислам от полчищ императора?

Абу эль-Касим ответил мне на это:

— К сожалению, Мустафе удалось раздобыть доказательства того, что шах Тахмасп, этот позор ислама, ведет тайные переговоры с императором и требует, чтобы тот помог ему в войне с султаном. И стало быть, истинным мусульманам сейчас самое время кинуть громкий клич на весь мир: «На помощь, правоверные!».

В словах Абу эль-Касима мне послышался рокот сходящей с гор лавины. От потрясения я поперхнулся вином. Ведь если султан и впрямь вынужден будет воевать на два фронта, обороняясь одновременно и от императора, и от персидского шаха, то всем нам, конечно, придется туго.

Абу эль-Касим глянул на меня своими обезьяньими, часто моргающими глазками и насмешливо произнес:

— Эти проклятые шииты в ослеплении своем скорее предпочтут сражаться на стороне неверных, чем принять Сунну и покориться туркам. Большое озлобление вызвал также слух о том, что великий муфтий огласил фетву^[25], дозволяющую во время будущей войны нещадно грабить шиитов и продавать их в рабство, хотя они и мусульмане.

— Это вовсе не слух, — заметил я. — Это чистая правда, ибо какое же войско захочет идти в трудный и опасный поход на Персию только затем, чтобы защищать жизнь и богатства се жителей? Но султан не собирается нападать на Персию. Он тайно снаряжает новую армию, которая двинется на Вену и на немецкие княжества.

Однако вино уже ударило Абу эль-Касиму в голову и развязало ему язык.