Крест и полумесяц

И вот наш новый дом был наконец готов. Но прежде чем мы переселились туда, мне пришлось купить еще двух негров, чтобы сделать из них гребцов и помощников садовника. Джулия облачила их в красно-зеленые одежды, перехваченные серебряными поясами, а грек-садовник клялся всеми своими греческими святыми, что в жизни не видел таких лентяев и дармоедов, а потому я вынужден был приобрести ему в помощь еще и тихого паренька-итальянца.

В таком огромном доме нельзя было, разумеется, обойтись без повара, тому же, естественно, понадобилась на кухню рабыня, а рабыне в свою очередь потребовался крепкий невольник, чтобы рубить дрова и таскать воду, и в конце концов мне стало казаться, что меня затягивает в какой-то бездонный омут.

2

Когда Абу эль-Касим, два с половиной года назад отправившийся в Багдад, вернулся наконец из своего путешествия, дом кишмя кишел кричащими и ссорящимися слугами, так что торговец просто не узнал своего жилища и, попятившись, снова вышел на улицу, чтобы оглядеться вокруг и понять, туда ли он попал.

Честно говоря, я давно уже забыл, что мы тут — лишь гости, временно пользующиеся чужим добром. Но глухонемой раб — полумертвый от голода, оборванный, затравленный и совсем завшивевший, влачивший жалкое существование в самом дальнем конце двора под плетеным навесом, — сразу узнал своего господина. С диким воем убогий раб принялся топтаться перед Абу эль-Касимом, а потом стал целовать землю у его ног, приветствуя своего хозяина, как верный пес.

Я же сначала не узнал Абу эль-Касима, который стоял во дворе, сжимая в руке индийский хлыстик. Голову торговца венчал огромный тюрбан. Халат его украшали пуговицы из драгоценных камней, а на ногах алели сафьяновые туфли.

Он властно приказал погонщикам снять с ослов громадные тюки с товарами, напоить животных и отвести их в стойла. Ослы были серыми и гладкими, на шеях у них звенели серебряные колокольчики, а от больших, завернутых в ковры мешков по всему двору разносились крепкие ароматы мускуса и пряностей.

Сам Абу эль-Касим тоже источал запахи мускуса и розовой воды, которые чувствовались уже за несколько шагов от меня. Он даже умастил помадой свою реденькую бородку.

Как внешность Абу эль-Касима, так и вид его ослов однозначно свидетельствовали о том, что путешествие торговца было весьма и весьма успешным.

Я устыдился того жуткого беспорядка, который царил во дворе. С глаз моих наконец спала пелена, и я понял, как безобразно запустила Джулия жилище Абу эль-Касима. А сейчас ее даже не было дома: она отправилась то ли в сераль, то ли в баню — по своим делам, как она обычно заявляла в ответ на все мои расспросы.

Сам я совсем не выспался этой ночью — волнения и заботы не давали мне сомкнуть глаз. Но несмотря на смущение и усталость, я почувствовал, как потеплело у меня на душе, когда я наконец заключил Абу эль-Касима в объятия и, плача от радости, поздравил его с возвращением из долгого, многотрудного и опасного путешествия домой.

— О Аллах! Ты ли это, дорогой мой Абу эль-Касим! — вскричал я, с неподдельным восторгом приветствуя торговца. — У меня не хватает слов, чтобы в полной мерс восхвалить сей счастливый день и миг, когда ты вновь переступил порог своего дома! Честно говоря, я думал, что мы больше никогда тебя не увидим.

Абу эль-Касим окинул все вокруг быстрым взором своих обезьяньих, часто моргающих глазок и уже принялся было выдирать из бороды клочья волос, но опомнился и сказал:

— Судя по тому, что творится на этом дворе, ты и впрямь не ожидал моего возвращения. Но чтобы не омрачать твоей радости в этот светлый день, я постараюсь держать язык за зубами. Ты же раздобудь мне хотя бы воды, чтобы я мог совершить положенное омовение и прочитать молитвы.

Пока он молился, я орал на слуг и колотил их палкой, так что вскоре мне удалось навести на дворе хоть какой-то порядок. Невольники освободили часть дома, швыряя вещи в кучу, после чего помогли погонщикам ослов внести в комнаты драгоценные товары.

Я велел повару срочно заняться стряпней, дав ему все деньги, какие у меня были, ибо по распоряжению Джулии все средства на домашние расходы хранились у Альберто.

Потом я торжественно ввел Абу эль-Касима в дом, чтобы усадить его там на почетное место. Но он замер перед русской невольницей, которая, широко расставив ноги и полузакрыв глаза, сидела на пороге и кормила мою дочку и своего сына, с жадностью припавших к налитым грудям женщины. У себя на родине она не привыкла закрывать перед мужчинами лица — и сейчас Абу эль-Касим, как завороженный, смотрел на нее и на двух малышей у ее груди.

— Вижу, ты взял себе новую жену, Микаэль эль-Хаким?! — воскликнул он. — И, похоже, сделал это вовремя, ибо Аллах уже благословил тебя! Я никогда не видел более прелестного мальчика! Он — прекраснее, чем месяц в небесах, и к тому же — вылитый отец.

Торговец взял ребенка на руки и прослезился от умиления, когда малыш вцепился крошечными пальчиками ему в бороду.