Крест и полумесяц

Ошеломленный неожиданно свалившимся на меня счастьем и ободренный ласковой улыбкой

великого визиря, я пал перед султаном ниц и, к великой радости принцев, стал невнятно бормотать слова благодарности. Владыка же добавил:

— Мне известно, что тебе обещали землю и дом. Я же дарю тебе со своих складов в серале ковры, подушки, тюфяки, занавеси, мебель и все, что нужно в хозяйстве. Выбери себе кухонную утварь и посуду, а также все, что необходимо для убранства дома. Кроме этого ты получишь легкую лодку, затененную навесом, чтобы, отправляясь в сераль, не испытывал ты никаких неудобств и не страдал от жары или дождя.

7

Однако сей удивительный день на этом не закончился.

Когда я обратился к казначею за пожалованными мне деньгами и, опустившись на колени, почтительно поцеловал полу его халата, сановник злобно взглянул на меня и сурово произнес:

— Каким-то непостижимым образом тебе удалось быстро опериться, Микаэль эль-Хаким, и потому считаю я своим святым долгом напомнить тебе о положении твоем. Казначей не может позволить рабу султана брать ссуду у греческих и еврейских ростовщиков, ибо недопустимо и неразумно занимать деньги на стороне; все расчеты должны проходить в серале, а не за его стенами, чтобы деньги в конце концов снова возвращались в султанскую казну. Поэтому тебе следует покупать все, что нужно для постройки дома, только через меня; лишь тогда сможешь ты заключать действительно выгодные сделки. Ты же поступаешь неверно, прибегая к услугам всякого уличного сброда, тогда как казна просто обязана заработать хотя бы ту сумму, которая попала к тебе в виде разных даров.

Перепугавшись до смерти, я еле слышно пробормотал:

— О благородный господин! Для работ, о которых ты изволил упомянуть, будут наняты люди Синана Строителя. И я ни в коем случае не собирался лишать султанскую казну ее законных доходов. Однако супруга моя — к моему величайшему несчастью, христианка, — в мое отсутствие безрассудно наделала долгов от моего имени. Боюсь, что по неопытности своей она попала в лапы греческих мошенников, и единственный выход из создавшегося положения я вижу лишь в том, чтобы поскорее казнить этих ростовщиков у кровавого колодца. Это положило бы конец их лихоимству и решило бы все проблемы, а заодно избавило бы меня от долгов, о точной сумме которых я до сих пор даже не посмел расспросить жену.

Казначей в задумчивости посмотрел на свой тюрбан, который держал в руке, а потом прошипел сквозь стиснутые зубы:

— Долги твои просто невероятны — восемьсот пятьдесят три золотых дуката и тридцать серебряных монет, — и я не понимаю, почему и под какой залог хитрые и скупые греки дали твоей жене столько денег.

Я сорвал с головы своей тюрбан и, проливая потоки слез, в отчаянии воскликнул:

— О, прости меня, прости, благородный казначей! Возьми оба пожалованных мне кошеля в счет уплаты долга! Я понимаю, что эти дукаты лишь капля в море, но я готов жить на хлебе и воде и ходить в рубище, лишь бы поскорее вернуть в казну растраченные деньги. Возьми также мое жалованье в залог остальной суммы.

Мои горькие слова, искреннее сожаление и то отчаяние, которого не удалось мне скрыть, тронули даже каменное сердце казначея, и он снисходительно сказал:

— Пусть же случившееся послужит тебе на будущее хорошим уроком. Запомни: раб не волен делать долгов, ибо отдавать их в конце концов приходится казне, и чтобы вернуть деньги, мы прибегаем обычно к старому испытанному способу — шелковой удавке. Другого выхода просто нет. Однако твоя счастливая звезда хранит тебя. По приказу султанши Хуррем я расплатился с долгами твоей легкомысленной супруги. Благодари же судьбу за незаслуженное счастье и в будущем лучше присматривай за женой.

Казначей вручил мне список долгов Джулии, внимательно наблюдая за мной и словно пытаясь угадать, кто же я такой на самом деле. Для него не было тайной, что мое жалованье по милости великого визиря многократно возросло, и он не мог не удивляться, почему же султанша Хуррем — соперница Ибрагима — дарит при этом своей благосклонностью мою супругу. Сам казначей явно принадлежал к сторонникам султанши, да и мне было за что благодарить ее — и прежде всего за ту снисходительность и щедрость, которые она проявляла к моей наивной жене. Однако я не настолько обезумел от своего счастья, чтобы предать великого визиря.

Но как только я, вернувшись домой, стал рассказывать Джулии о случившемся со мной в серале, жена моя, с лицом, потемневшим от гнева, спросила меня, на что я, собственно говоря, жалуюсь, если султанша уже велела оплатить все наши долги.

Любой мужчина на моем месте, рассуждала Джулия, был бы только благодарен и хвалил бы свою жену за то, что она так ловко умеет устраивать дела. Но раз не ценю я своего счастья, то с этой минуты она и пальцем не пошевелит, чтобы помочь мне, — и я могу сам заниматься всем, постройкой дома в том числе.

Она столько всего наговорила и так заморочила мне голову, что в конце концов я и сам готов был считать себя настоящим негодяем. Из последних сил пытаясь сохранить остатки достоинства, я вкрадчиво проговорил: