Крест и меч

Опередил пастуха тяжелый камень на пути в бездну. Пролетел он мимо Куще, не став орудием убийства. Но он обрушил ту узкую тропу, которая связывала внешний мир с потаенным озером, где находился Ноев ковчег. Смогут ли теперь пройти туда люди, царевич не знал. Красива и благородна была смерть могучего пастуха. Царевич, видевший Куще последним при жизни, надеялся увидеть его первым после смерти, потому что именно в соседстве с такими людьми рай и становится раем. Навсегда гора Арарат приняла человека со сросшимися ребрами.

Царевич попытался собрался с духом. Не напрасным должен оказаться подвиг Куще! Еще не до конца был пройден опасный путь. Царевич тяжело вздохнул, поднял икону и пошел, читая про себя молитвы за упокой души новопреставленного…

Наконец добрался царевич с иконой великомученика Георгия до того самого места, где спал он перед восхождением на Арарат и видел во сне гордого барса. Понял он, что это было предзнаменование славной смерти Куще: барс стоял на большом камне, приподняв свою когтистую лапу…

Царевич прилег, дав выход своему горю в скупых слезах. Подняв с земли завернутую в плащ икону великомученика Георгия, он развернул ее, облобызал, затем снова завернул и убрал за пазуху.

Наутро, поев немного снега, Иуане стал спускаться. Буря утихла. Царевич продвигался, проваливаясь в сугробы, и его обувь быстро промокла. Нужно было быстрее добраться до села, чтобы не простудиться.

Наконец царевич добрался до священной скалы, где, по преданию, Ной основал первое поселение перед тем как уйти в Нахичевань и где Господь явил свое знамение — радугу. Здесь было теплее и снег таял под солнечными лучами. Как это ни могло показаться странным, у священной скалы шел моросящий дождь, и царевич вдруг увидел радугу.

Потеплело на сердце у Иуане: не напрасно положил на этом опасном пути свою жизнь человек со сросшимися ребрами — простодушный Куще. Вынул тогда царевич икону святого Георгия, повернулся к северу и с высоты скал перекрестил ею родную землю.

Тепло было на сердце царевича. Появилась у него твердая уверенность, что доберется он до родной Алании и принесет на ее святую землю благословение Божие.

Битва на равнине

Ахсартагат Саурмаг, принявший на себя великий титул Багатара, уже много дней был мрачен, задумчив и раздражителен. Не радовали его больше ни женщины, ни вино. Действительность оказалось далеко не такой, какой представлялась ему в мечтах. Власть — распутная вдова, которой он хотел наслаждаться до конца дней своих, была слишком ветреной и непостоянной. В любое мгновение он мог лишиться трона и даже самой жизни.

Умение красиво говорить и даже громкий титул еще не давали Саурмагу реальной власти. Нужно было укрепиться на троне, а для этого были нужны большие, очень большие деньги. Но львиную часть аланской казны похитил начальник тайной службы Давид, который вскоре после своего бегства присоединился к ополчению Оса Багатара. Другую часть Саурмаг почти растранжирил на женщин и дипломатические приемы, во время которых пускал пыль в глаза послам союзных государств. Но послы эти прекрасно понимали, что дни его как правителя сочтены. Шпионы с едва скрываемым сарказмом докладывали Саурмагу, что греки поддержали Оса, прислав к нему в ущелье своего посла. Византийцы уже горько раскаялись, что не помогли Алании, когда она в этом нуждалась, и клялись в вечной дружбе. Царьград расправился с болгарами и восставшей чернью и готов был в союзе с печенегами и Русью ударить по восточным владениям хазар. Было понятно, что Итиль не сможет помочь ему войсками, если укрепившийся Ос решит победоносно вернуться в Магас.

Хазары еще снабжали Саурмага деньгами, но в последний месяц слишком много бед обрушилось и на каганат, поэтому долго рассчитывать на поддержку бега было нельзя. Ос же знал, что делал. Он перекрыл путь, ведущий к Дарьалану, и Алания лишилась больших денег, которые выручала раньше, держа в своих руках торговые пути. И алдары, что еще совсем недавно приветствовали Саурмага как законного аланского царя, теперь открыто роптали на него и плели заговор. Смута, которая началась в Алании, уже воспринималась большинством народа как гнев Божий за дружбу с хазарами и изгнание ромейского духовенства. Даже Иосиф предостерегал Саурмага от принятия иудейства, чтобы окончательно не озлобить алан против хазар. А его ближайшие советники настойчиво просили Саурмага написать императору Роману письмо с просьбой вернуть в Аланию архиепископа Феофана вместе с клиром. Понимал Саурмаг, что правы советники, но гордость не позволяла ему отступить. И вместо раскаяния еще больше ожесточился Саурмаг на христиан — повелел нечестивец вынести из храмов Божьих все иконы и сбить со стен фрески:

— Что толку в этих картинках? Это лишь идолы, которые уста имеют, но не говорят, уши имеют, но не слышат. Никогда аланы не были идолопоклонниками, еще со скифских времен поклонялись мы Единому…