Крест и король

Действительно, коротышка, кажется, готов был расплакаться — это вполне естественно, но ни англичанин, ни человек Пути не захочет дать своим врагам лишний повод для издевательств. Он уставился на одного из шведов, жреца, который вошел в загон. Таков был обычай шведских жрецов великого храма, жрецов Дуба Королевства, — заранее издеваться и глумиться над своими пленниками; они верили, что богам угодны ужас и отчаяние, которые испытывают жертвы. Говорили, что этот обычай установил их древний король Ангантир. Другие же считали, что это нравится только подонкам. Удд слушал крики шведа, и его нижняя губа дрожала.

— Не надейтесь, что это будет быстро! Не думайте, что вы легко отделаетесь. Я двадцать лет совершаю жертвоприношения в этом храме. В юности я еще делал ошибки. Я допускал, чтобы люди ушли к богам и сами того не заметили. Но не теперь! Те, кого я вешаю, будут еще в полном сознании и с открытыми глазами, когда вороны Одина прилетят терзать их. Что с тобой будет, когда ворон сядет тебе на голову и захочет клюнуть? Я-то видел! Ты постараешься поднять руки, правильно? Но руки я тебе свяжу. И это еще не все. Даже после того, как вы умрете, отойдете к богам, тогда, как вы думаете, что будет с вами? Вы, христиане, будете сидеть на облаке с арфами в руках, а? Нет! Вы рабы здесь и останетесь рабами там.

Жрец начал петь священный гимн, его голос и интонации странно напоминали Торвина. Религия Пути родилась именно здесь, во внезапной вспышке озарения понял Квикка. Из верований, подобных этому. Они не то чтобы стали милосерднее — последователи Пути были так же жестоки, как и все остальные, — но того подспудного отчаяния, что присуще истинному язычнику, исступленности, неотделимой от страданий, у них не было.

Тот, кто заберет тебя, зовется Хримгримнир.
Дом тебе — за воротами Хеля.
Там гнусные трэллы под корнями деревьев

Пьют собачью мочу,
Нет им питья другого…

Голова Удда упала, лицо его исказилось. Увидев это, языческий жрец прервал пение и разразился приступом торжествующего хохота. Он смеялся, а Торвин запел, его низкий голос в точности подхватил тональность языческого напева, но в другом ритме:

Я видел чертог, на солнце сияющий,
Златом покрытый, на равнине Гимли,
Соберутся там сонмы истинно верных,
Вечно пребудут в любви неслабеющей…

Язычник закричал от ярости, побежал вдоль рядов прикованных узников к своему противнику, изрыгая проклятия и потрясая дубинкой. Когда он пробегал мимо, связанный Хама ухитрился сделать ему подножку. Жрец растянулся почти у самых ног Торвина. Торвин с сожалением посмотрел на дубинку, запястья его были прикованы выше плеч. Он вышел вперед на полную длину цепи, ударил обутой ногой. Раздался хруст, язычник захрипел из самой глубины горла, затем задохнулся.

— Перебито горло, — буркнул стражник, убирая тело и дубинкой равнодушно избивая Торвина до бесчувствия.

— В Трудвангаре, когда мы попадем туда, — выдохнул Торвин между ударами, — он будет моим слугой. Нашим слугой. И ведь мы еще живы, а он мертв.

Удд непроизвольно снова начал всхлипывать. Он много путешествовал, многое вынес, старался вести себя как воин. Теперь его нервы сдали, его запасы храбрости истощились.

Когда армия Шефа приблизилась к Уппсале, в последний вечер перед тем, как, по уверениям многих, должно было состояться великое жертвоприношение, дождь пошел сильнее. Слякотные дороги были забиты верующими, зрителями, приверженцами короля Кьяллака и адептами Одина и Фрейра, смешавшимися в одну огромную толпу. Не стараясь сразу пробить себе путь, Шеф просто приказал воинам держать свое мало кому знакомое оружие под плащами и проталкиваться вперед, как будто они не более чем еще одна, необычно многочисленная группа направляющихся на церемонию. Будь погода получше, их бы опознали, по крайней мере финнов. Но поскольку все головы склонялись под струями ливня и финны держались в середине отряда, никто ничего не заметил, никто не поднял тревогу. Шеф слышал многие голоса, рассуждавшие о недовольстве богов. Должны пролиться потоки крови, прежде чем шведы снова увидят хороший урожай.

В темный предрассветный час Шеф заметил под нависшими облаками драконьи головы на коньках великого храма. И еще более безошибочный признак — темную громаду самого великого дуба — Дуба Королевства, под которым шведы поклонялись своим богам и выбирали своих королей с тех самых пор, как стали единым народом. Говорили, что его ствол не могла бы обхватить цепочка в четыре десятка человек. Даже в нараставшей толчее никто не рисковал подойти под его крону. Прошлогодние жертвы еще висели здесь, люди и животные. Внизу располагались ямы для костей.