Крещение

— Урусов, — позвал майор, — а где пистолетные патроны?

И Урусов бросился к своей таратайке и начал искать сумку с патронами. Потом нашлось другое дело, и некогда было Урусову попроситься в заслон с Охватовым.

А бойцы по дороге на высоту все примеривались к приказу майора и тяжко удивлялись: как же это? В строю начался ропот. Охватов должен был пресечь его, но не знал, как это сделать, и стал по необходимости прислушиваться.

— Сегодня мы, а завтра… — невесело подытожил прихрамывавший на стертую ногу и отстававший в своем ряду солдат.

Шедший позади него тоже отставал и покорно поддакивал:

— Надоть, Колядкин.

— А ты, никак, из орловских?

— Не. Тамбовский я.

— Что же ты, тамбовский, немца–то допустил до самых своих ворот?

— Вот и обсказано, Колядкин, чтоб пожестче были друг к другу. А то больно жалостливы мы. А польза от того кому?

— Знамо, немцу. Кому еще. Вот и надоть пожестче.

— Надоть, — передразнил Колядкин. — Тебя вот самого себя убить заставят. Убьешь?

— Как не убьешь, коли надоть.

— Пенек ты: «надоть» да «надоть». Заладил.

XV

На высотке, где надлежало занять оборону, кто–то прежде еще нарыл одиночных и спаренных окопчиков; их заняли разведчики, а пришедшие пехотинцы разбрелись по траве и стали заново рыть себе укрытия, выравнивая оборону.

Охватов обошел позиции роты и почти не сделал никаких замечаний пехотинцам, хотя видел, что рыли они вяло и неохотно, затягивая перекуры; иные сидели молчком на выброшенной парной землице и с тревожным ожиданием поглядывали на запад, где стучала передовая и где в плотном мареве горизонта вставали пожарные дымы. Пехотинцы, жившие последнее время духом наступления, вяло брались за работу — все еще не верили, что снова придется отбиваться от немцев. Охватов понимал солдат и переживал то же чувство усталого равнодушия, когда ничто не может ни всколыхнуть, ни удивить, ни испугать душу. «Ах как надоело все это! — думал Охватов. — Эти окопы, окопы, окопы. И снова наступаем не мы».

Бойцы исподтишка поглядывали на своего нового командира и скорее чувствовали, чем понимали, вязавшую его окопную усталость, и оттого неясными, зловещими были для них ожидаемые события.

— Полаялся б, что ли, — сказал вслед лейтенанту тамбовский солдат, тот, что повторял все «надоть» да «надоть». — Нам тоже потачку только дай. Видишь вон, Колядкин и живот уж заголил. Колядкин, эй! Демаскируешь нас своим белым брюхом.

Но Колядкин, раскинувшись на травке, даже не шевельнулся, а сидевший рядом с ним боец, у которого пилотка была не надета, а положена на голову, праздным голосом удивлял:

— Он таким–то манером, это, стегал целковики — счету не было.

— А она что? — спрашивал Колядкин.

— Да что она, это, когда я ее встрел, мало двухпудовкой не крестилась. Силу такую, значит, имела.

— Кончай перекур! — прикрикнул Охватов, и командиры повторили его команду.

По всей обороне звякнули лопатки, хрустнула под железом сухая, клеклая земля.

На дороге, что надвое разрезала оборону, стояла двуколка, и разведчики снимали с нее ящики с гранатами и патронами. Чуть впереди, шагах в ста, двое незнакомых ковыряли дорогу. На обочине, в мотках мышиного горошка и повилики, сидели близко один к другому Тонька и Рукосуев с Тонькиной сумкой, видимо только что снятой им с повозки. Рядом петеэровец, стрелок по танкам, выламывал лопатой перед своим ружьем хрустящий бурьян — расчищал сектор обстрела. Из–под лопаты и ботинок его ветерок выдувал пыль.

— Хватит уж пылить–то, лейтенант идет, — без сердца сказала Тонька бронебойщику и вместе с Рукосуевым поднялась навстречу Охватову.

— В ваше распоряжение, товарищ лейтенант! — с радостной виноватостью улыбнулась она.

Туго повязанная платком, голова у Тоньки казалась совсем маленькой, а сама она в широкой гимнастерке с низкими нагрудными карманами окончательно походила на мальчишку. Ее улыбчивые и виноватые за эту улыбчивость губы не понравились Охватову, и он сказал, обращаясь к Рукосуеву:

— Ты хоть бы, по крайней мере, втолковал ей, в каком она положении может оказаться.

— Да ты чудак, лейтенант! — совсем завеселел Рукосуев, нежно глядя на Тоньку. — Чего ты за нее болеешь? Она и без нас знает, что по приказу головы второй ей не дадут. А другую голову надо бы ей, поумней этой. Да уж какая есть. Так, что ли, Тонька?

— Вот это, товарищ лейтенант, настоящее рассуждение.

Охватов безразлично махнул рукой на Тонькины слова, а у Рукосуева спросил, указав в сторону копавшихся на дороге:

— Что они делают?

— Саперы. Мины вон привезли и Тоньку. Майор Филипенко, дай бог ему здоровья, заботливый: без лекаря не оставил.

В разговор вмешалась сама Тонька:

— Майор Филипенко при мне, товарищ лейтенант, наказывал им минировать все дороги. Мосты особенно.

— Да он что, в уме? Или самым праведным сделался? А ну, Рукосуев, гони их к чертовой матери. Пусть забирают свою лошаденку и уматывают.

— Напрасно ты, лейтенант, это.

— Боец Рукосуев, приказание слышал?