Крещение

Урусов только сейчас увидел труп важного немца:

— Это откуда же такой, а?

— Ваша добыча.

— Это вот он, он! — Урусов подтолкнул в кружок Охватова. — Он это. В сидоре у меня, с хлебом, с мылом, бельишко там, малость патронов отыскалось. Плевое дело вроде, а гляди вот. И шинель на ем купецкая. Допрежь в таких шубах купцы у нас гоняли по Вятке.

— Двое, что ли, вы остались?

— Наличность вся. А может, и еще где притаился кто. — Урусов греб набрякшими пальцами из гостеприимного кисета кавалериста нагретую в кармане махру, вертел цигарку впрок, толщиной в оглоблю. Хмельные глаза его глупо и тускло улыбались. Когда проснулся и опомнился, на душе было так трудно и многодумно, что лучше и не просыпаться бы. А увидел Глушкова — совсем закаменела душа: вся жизнь в наказание. Но вот выпил, и отпустило, вдруг легко стало, потому и улыбался как придурок. — К ордену его надо, друга–то моего, Охватова.

— Из какой же вы части? Фамилия как?

— Мы? А черт его знает. Мы вообще из Камской дивизии, а тут сами по себе. Его — Охватов, а я — Урусов. Махорочка–то моршанская? Ай добра, холера!

Как быстро опьянел, так же быстро и отрезвел Урусов, а трезвея, пригляделся к Охватову: у парня серошинельное лицо, бескровные жухлые губы. Выпитое не согрело его, и он умолял капитана дать ему еще водки.

— И дайте, товарищ капитан, — попросил и Урусов. — За орден. Ордена же все равно не видать ему. Гляньте, на нем лица нету.

— Довольно цыганить. Скажу повару, чтоб накормил вас под самую завязку, а водки не будет. Водка такая штука — сперва согреет, а потом последнее тепло распылит.

К капитану подошел тот сержант, что прибивал щит на колодезном столбе, и доложил, как–то озабоченно хмыкая:

— Там еще двоих нашли. Хм. Еле живы. Теперь уж совсем трех подвод мало.

— Кто еще?

— Старшина. Артиллерист, должно, — недалеко от пушки подобрали. И боец, пехотинец.

— Старшина–то в шубе, а? — подскочил к сержанту Урусов. — Это наш старшина–то. Не артиллерист он.

— Какое это имеет значение. Как с ними, товарищ капитан?

— Чего же ты идешь ко мне с таким вопросом? Всех отправлять! Всех, сколько бы ни было!

— Есть, товарищ капитан. Разрешите идти?

— А вы вот что, братья славяне? — обратился вдруг капитан к Урусову и Охватову. — Обойдите–ка деревню — то да поглядите, может, еще где остались ваши? Самый тяжкий грех — бросать раненых.

Урусов и Охватов пошли следом за сержантом.

— «Всех отправлять! Всех!» — негодовал сержант. — Пойди пойми его: вчера — одно, сегодня — другое. Вчера едва рожу мне не начистил — обоз на двое саней я увеличил.

— Барахлишко, может, гоношишь — как не почистить, — назидательно вставил Урусов.

— Какое там барахлишко! Барахлишко. Для вашего же брата придерживаешь лишнюю тряпку.

— То тряпка, а то человек. Разница все–таки.

— А если он не нашей части, человек–то?

— Значит, подыхай? — вмешался Охватов.

— Я не сказал: подыхай. Не сказал и не скажу. Не так я воспитан. Человек у нас — первое дело. О чем говорим. Да, слушай–ка, — спохватился сержант, — я это что с вами разговариваю? Вы что для меня? А ну–ка, знай свое дело. Вон ваш старшина. Вон, правее пушки. Давайте его на площадь. Только живо у меня, ждать не буду!

Старшина Пушкарев лежал на притоптанном, в сукровице, снегу и был без сознания. Кто–то сердобольный из кавалеристов впопыхах набросил на него старую суконную попону с нашивными звездами по углам. Все лицо у старшины было под одной коростой, и только на переносице свежо блестела плохо свертывающаяся на морозе кровь.

— Ох, не жилец он, — по–бабьи слезно вздохнул Урусов и, достав из своего мешка рубаху, располосовал ее, начал забинтовывать лицо старшины. Охватов взялся оттирать снегом его скрюченные руки.

От саней прибежал сам капитан. Дыша как запаленный конь, издали еще закричал:

— Эй вы, камские! Камские! Генерала ведь вы ухлопали. Это же генерал. Командир 134–й пехотной дивизии генерал Кохенгаузен. — Фамилию генерала капитан произнес нараспев. Толстые губы у него порозовели, глаза зажглись, и оттого капитан казался здоровее и моложе. — Там одних орденов на полпуда. И Железный крест в золоте — самая высокая воинская награда у немцев. Ну гусь лапчатый. Ладно вы его. А главное–то в том, что и генералы немецкие пошли в расход. Пошли. А это ваш? — капитан кивнул на старшину.

— Наш, товарищ капитан. Он командовал всей обороной. Старшина Пушкарев.

— Давайте за мной своего старшину. Сейчас мы его на первые сани — и галопом.

Урусов и Охватов сгребли Пушкарева, понесли за капитаном, а тот шагал бодро, сознавая, как приятно огорошит командира полка своим докладом.

— Нам бы, товарищ капитан, грамм по сто еще, — цыганил Урусов, угадывая, что капитан в хорошем настроении. — За эту ночь не знай, как не окоченели до смерти.

— Распоряжусь выдать по двести. Хватит по двести?

— Так точно, товарищ капитан, хватит.

— Вас тут сколько было?

— Было–то? Мы вот — команда, артиллеристы да саперов, может, человек с десяток. Словом, штыков сорок. Ну чуть меньше.

— А держали колонну.

— Человек — великая сила.

— Да так ли уж великая, — заулыбался капитан. — Вот что ты есть сам по себе? Ну?