Крещатик № 94 (2021)

– Очень. Итак… как начать-то, не знаю. Словом, дофилософствовался один симпатичный персонаж литературного подполья… ладно, неудачно скаламбурю – застолья – до повседневного понимания астрономов и не только их, что планета Земля, в конечном итоге, прекратит своё существование, то есть планета тоже смертна. А, следовательно, и человечество со всей животной периферией вымрет тоже. Люди и прочие животные, ладно, туда им и дорога, наверное, думал он, обгрызая грязные ногти, но то, что превратится в ничто всё, что человек создал! – всё великое, всё невообразимо ценное – великая литература, архитектура, музыка, живопись и далее всё, всё, всё… эта «новость» поразила его наповал. Причём, успокаивающие для живущего большинства сроки в миллиарды лет на него не действовали. Он, что называется, погрузился во тьму. И во тьме этой он видел скользящие по заданной орбите обломки Земли, а также обломки культурных объектов земной цивилизации. Всё человечество с его историей показалась ему бессмысленным. Даже заманчивая доктрина существования духа вне материи не вдохновляла его. Больше всего его расстраивало то, что вместе со всем миром испарится и Достоевский с Шопенгауэром, и далее Сведенборг с Даниилом Андреевым. Это выводило его из себя. При мне он открыл альбом с фотографией Венеры Милосской и едва не расплакался. Он оплакивал её – представляешь? Парень дошёл до нервного расстройства. Он, конечно, не бросался на стены, но очень изменился, поверь мне, даже физически он изменился. Я надеюсь, ты понял, что речь идёт не о банальном похудении? Я тогда часто разговаривал с ним. Все его разговоры, даже всё его молчание требовало одного – пощупать Бога. Пальцем дотронутся до него, по его выражению. Не увидеть, не ощутить, а именно дотронуться…

– Что это за Фома неверующий у тебя? – перебил Ленца Лутковский.

– Да так, из компании Сикорского и Ошева. Но это не важно. Важно, что он доходил до исступления, до религиозного исступления, а еще важнее, что всё это прошло и представь себе, безболезненно, без пеленания человека в смирительную рубашку или того хуже.

– И как, любопытно?

– Просто. Его искания обстебали симпатичные девушки.

– Вот тебе и финал.

– Вот тебе и большинство финалов таких вот искателей. Не от этих ли остроумных, острословных насмешек и бежали в пустыню пророки?

– Ну, не знаю – смутился Лутковский. – Но концовка какая-то тихая.

– Это тебе что, литература?

– Ну, не знаю…

8

Ближайшее знакомое друзьям питейное заведение находилось недалеко от дома Владимира. Это был подвальчик с непростой историей, сменивший несколько раз хозяев и целевую аудиторию.

До начала 90-х эта локация была приписана ЖЭКу для ведения хозяйственной деятельности по благоустройству территории и использовалась как подсобное помещение. Здесь хранили инвентарь, ветошь, плакаты, которые извещали граждан об очередных победах социализма, а также портреты вождей, генеральных секретарей и прочий нужный хлам. Заведовал всем этим хозяйством пожилой мужчина, которого все приписанные к ЖЭКу жильцы знали исключительно по отчеству – Ильич. Подконтрольное ему помещение Ильич украсил портретами двух тёзок – Ленина и Брежнева. Изображениями остальных руководителей он манкировал, кроме одного. Журнальная вырезка с «отцом всех времён и народов» Иосифом Джугашвили-Сталиным также украшала стену этого помещения. Изъятый в своё время из этой агитационной коллекции портрет Сталина Ильич пытался восстановить, но неудачно. Дело было так: реабилитировать культовую персону Ильич решил на портрете его обидчика волюнтариста Хрущёва, но, как говорилось выше, эта попытка окончилась полным фиаско. Пририсованные Никите Сергеевичу усы Иосифа портили имидж как упомянутых руководителей по отдельности, так и всего советского государства в целом. Разочаровавшись в живописи, Ильич скрыл своё безобразие в топке, но не успокоился. Натура этого человека требовала действия. И наконец, эта жажда реализовалась в новой доктрине. А именно – Ильич разработал инновационную схему бытия. Его философия и жизненный опыт трансформировались в некую субкультуру, которую некоторые его современники оценили по достоинству.