Крепость Серого Льда

Кроп сидел на поваленной ели и ждал, когда Горожанка принесет ему мышь. На солнце, под чистым, как алмаз, небом, можно было почти поверить в то, что сегодня тепло. Большие ели давали легкую тень, и на холме стучал дятел. Впереди светился призрачный город с белыми стенами и высокими шпилями, как в сказке. Тот самый город. Злое место, где держали в плену хозяина Кропа.

Кроп со всей серьезностью взял у Горожанки мышь и стряхнул с нее грязь. Собачка смотрела на него выжидающе, молотя хвостом по ковру из хвои, а Кроп смотрел на нее. Потом он с нарочито тяжким вздохом зашвырнул мышь в лес, и Горожанка, радостно махая хвостом, устремилась за ней. Яйца красть выгоднее. Горожанка оставит ему разве что голову, а мозгов у мышей маловато.

И все-таки он ухмылялся, следя за нырнувшей в кусты собачонкой. Хорошо, когда ты не один — даже голодать вдвоем и то веселее.

Кроп вытянул ноги и застонал. Ему очень хотелось снять сапоги и зарыться пальцами в холодную, только что оттаявшую, перемешанную с иглами землю. Но он знал по опыту, что обратно сапоги уже не наденет, а в город надо было войти до заката. Он не мог подвести своего хозяина.

Приди ко мне. Кроп по-прежнему слышал это во сне, но с каждым днем слова звучали все слабее. Голос хозяина стал еще красивее, чем запомнилось Кропу, мягче и глубже. В нем, как и прежде, слышались мудрость и власть, но теперь к ним прибавилось что-то еще. По части слов Кроп был не силен, но на ум почему-то лезло «утрата».

Кроп рывком встал с дерева. Были вещи, о которых он просто не мог думать. Например, о том, как работорговцы окружили его на таком же вот склоне, и загнали его на камни, и набросили на него веревочную сеть. И как он запутался и упал, а они смеялись над ним. На лодыжках у него до сих пор остались следы от их веревок. Они вели его на восток к своему обозу, пили пшеничную водку и поздравляли себя с удачей. Такой за троих тянуть будет, говорили они. В рудниках за него дадут хорошую цену.

Ты проникаешь в рудник, а он — в тебя. Кроп выплюнул черный сгусток, и на время ему полегчало.

Горожанка вернулась с недоеденной мышью и терпеливо сидела у его ног. Кроп нагнулся, спрятал бурое тельце в карман, почесал Горожанку за ушами, и они пошли дальше.

После того случая в пивной Кроп далеко обходил города и селения. Заприметив вдали деревню, он тут же сворачивал в сторону, учуяв дым от костра, делал то же самое. С Горожанкой его путешествие сделалось хоть и длиннее, но легче. Заботясь о ней, он забывал о себе. Ее охотничьи таланты оставляли желать лучшего. Единственный раз подняв из кустов что-то стоящее, она так напугалась, что позволила еноту взобраться на дерево и уйти. Кроп старался быть к ней справедливым, ведь енот был необычайно велик, но мечты о вкусном жареном мясе не давали ему покоя, и несколько дней он смотрел на Горожанку с укором.

Хуже всего были бури. Они низвергались с гор, неся ветер и тучи, они слепили Кропу глаза мокрым снегом и дождем. Сколько-то дней он, сотрясаемый лихорадкой, пролежал в заметенной снегом ложбинке к югу от Собачьей Трясины. О том, что времени прошло немало, он догадался только по числу мелких грызунов, которых натаскала ему за этот срок Горожанка.

После этого ему еще долго было плохо. Грудь болела — Горький Боб говорил, что у рудокопов легкие все равно что губка, пропитанная дегтем, — и он из-за этого шел медленно. Они с Горожанкой спустились с гор в холмы, местность более опасную, где им могли встретиться злые люди и работорговцы, но здесь ему стало легче дышать. Ему попалась на глаза тонкая березка, прямая, как копье, и он срезал ее себе на посох. Идти, опираясь на что-то, было намного удобнее, и Кроп не бросил посох, даже когда совсем поправился. Путники в книжках с картинками всегда ходили с посохами. У хозяина раньше было много книг. Посох дает человеку занятие. Им хорошо пробовать снег или лед, и для защиты он может пригодиться. Стальных клинков Кроп никогда не любил, но посох — другое дело: такое оружие требует силы, а не остроты.

Они спускались по склону, и сердце у Кропа стало биться чаше. Частью души ему хотелось, чтобы они с собакой шли бы и шли по-прежнему, и смотрели, как весна постепенно вступает в свои права, и вокруг них жужжали бы мухи. В алмазном руднике он мечтал о клочке собственной земли — таком, чтобы его можно было обойти за один летний день, от рассвета до заката. Там у него росли бы пшеница и редька, на лугу паслись бы овцы, а потом он, глядишь, и коров бы завел. Хозяйственные подробности иногда менялись, но протяженность его владений оставалась неизменной: чтобы можно было обойти за один день.

Но это была мечта для другой жизни. В этой он принадлежал своему хозяину.

Кроп не помнил, сколько лет знал Баралиса, но никогда не забывал их первую встречу там, на Дальнем Юге. Она въелась в его память, как рабское клеймо — в его тело.