Крепость мрака

Сиидха, командир стрелковой сотни, которому предназначалось донесение Цурсога, лишь странно взглянул на подростка и отправил того во внутренний двор, куда все еще тянулись последние покидающие крепость беженцы. Возле Портала Коннахар наткнулся на задерганного и измученного Лиессина Майлдафа. Льоу потерял весь свой обычный лоск, его лицо было покрыто пятнами копоти, щегольской тисненый доспех сильно обгорел. Рядом с ним маялся бледный и решительный Ротан Юсдаль, избавившийся от повязок, зато раздобывший где-то кольчугу и короткий меч. По словам последнего, его пытались вывести по Прямой Тропе вместе с другими ранеными. Юсдаль-младший отказался наотрез.

— Я почти здоров и вполне могу держать оружие! — прокричал он в самое ухо принцу — грохот близкого сражения заглушал все сказанное обычным голосом. — К демонам рогатым эту Прямую Тропу! Какого рожна мы там забыли, среди бессмертных сиидха да в Диких Землях? Если уж суждено помереть, так это и здесь нетрудно! Льоу тоже остается, а ты — ты с нами или как?

— Я… Я не могу! — проорал в ответ Коннахар. — Меня отправили с донесением! Мне нужно вернуться назад, на Изумрудный равелин!

— Какой, к свиньям, равелин! — рявкнул Лиессин. Над головами с треском лопнула гигантская молния, вокруг завопили, Белый Двор заполнился каменной пылью и гнусной вонью паленого гранита. Сражение шло уже почти у врат замка. — Нет больше Изумрудного равелина, принц! Там все горит, «саламандры» прорвались в Верхний Город! Если тебе охота доблестно пасть, составь нам компанию напоследок!

Так Коннахар остался в Вершинах, вместе с Льоу, Ротаном и несколькими сотнями стрелков и мечников-сиидха, до последнего сохранившими верность воинскому долгу. Он видел, как захлопнулась Прямая Тропа за владельцами Семицветья; стиснув рукоять меча, наблюдал, как врата Вершин рассылались под ударами вражеского тарана, и рубился в общей схватке на залитых кровью плитах Белого Двора. Конни приготовился умереть, но и на сей раз судьба оказалась милостива ко всем троим. Они не только не погибли, но даже не получили сколько-нибудь серьезных ран. Юсдаля-младшего вырвала из схватки петля метко пущенного аркана, Льоу оглушили копейным древком. Коннахара, успевшего-таки достать одного своего врага, разоружил ловким финтом невероятно быстрый и гибкий альб в пурпурном доспехе, сбил с ног и вынудил сдаться.

После, придя в себя, Лиессин сказал, что им помогала сама Морригейн, и вознес горячую хвалу богине за избавление от неминуемой гибели. На самом же деле — хотя друзья, конечно, не могли этого знать — благодарить следовало тысячника Исенны, чьи воины штурмовали Вершину. Предполагая, что среди защитников замка кто-то наверняка должен знать о судьбе Кристаллов, сей военачальник отдал приказ захватить возможно больше пленных живыми.

За три дня штурма пала не только Цитадель, но разлетелась в прах уверенность Коннахара в том, что ему кое-что известно о войне. В конце концов, полагал отпрыск Трона Льва, на его счету имеются несколько побед над сверстниками на турнирах и даже некоторое участие в подавлении баронского бунта. Последний, впрочем, не заслуживал столь громкого названия — едва под стенами замка показались два легиона под королевским знаменем, мятеж иссяк сам собой, а его зачинщик кинулся выпрашивать прощения у монарха. Отец тогда, помнится, изрядно повеселился, ворча, что верноподданные поторопились его хоронить, и что даже на седьмом десятке лет он отнюдь не потерял былой хватки. Весь краткий поход Конни пребывал в состоянии полнейшего восторга, по-детски наивно сочтя военные действия похожими на красочное празднество, с яркими флагами и непременным свершением подвигов.

Настоящая война оказалась страшным и грязным ремеслом. Детские иллюзии развеялись, как дым на ветру, золото парадов сменилось чужой кровью на руках. Порой, слушая ленивую вечернюю ругань караульных за стенами конюшни, где содержались пленные, Коннахар с горечью представлял, что сказали бы его мать и его возлюбленная, увидев его теперь. Он отдавал себе отчет, как сильно изменился, прежние трагедии казались теперь пустыми забавами, а ласковое «Конни», имя, которым его звали друзья и родители — смешным и нелепым.

«Ты повзрослеешь немного, впервые познав женщину, и еще чуть-чуть — впервые потеряв ее; еще капельку, заработав свое первое золото, и станешь совсем взрослым, убив своего первого врага… Не борода делает нас мужчинами, и не меч, и не богатые одежды, но утраты, закаляющие разум и дух… От кого я это слышал? Кажется, отец рассказывал о своей молодости…» — вспоминал Коннахар. Ночами тоска по дому и родным становилась особенно невыносимой, усугубляясь чувством собственной вины. Друзья — честь и хвала им за это — не попрекнули его ни единым словом, но наследник Аквилонии прекрасно понимал: кабы не его стремление любой ценой настоять на своем, ничего подобного не случилось бы. Последовавшие события — лишь рушащаяся лавина, сдвинутая его неосторожным шагом.