Крепость Бреслау

— Спи, старый мудак, и не говори по латыни! — крикнул Гнерлих, махнул еще раз ногой и лишил Мока сознания.

Бреслау, четверг 22 марта 1945 года, три часа дня

Мок очнулся на жесткой койке в лагерном изоляторе. Поднял голову и чуть не потерял снова сознание. Глухая боль распространялась от уха до затылка. Коснулся лица. Маска была на своем месте. Кончиками пальцев он почувствовал два новых тонких шрама на щеке.

— Это от хлыста, — сказал тихо профессор Брендел. — После его пинка вы потеряли сознание, а этот ублюдок врезал еще вам, дважды ударив хлыстом.

— Может, это неправда. — Мок поднялся на койке и чувствовал себя так, как будто кто-то раскроил ему череп. Собирал лихорадочно мысли. — Может, ее не изнасиловал, только так говорит, чтобы мучить графиню.

— Не знаю, — щеки Брендла дрожали. — Я больше ничего не знаю.

Кто-то пошевелился резко в углу изолятора. Одетая в порванное платье фигура положила на колени кусок картона и рисовала на нем линии и круги. Па ее лицу рассыпались светлые волосы. Рука с небольшой раной — как будто после прижигания папиросой — двигалась быстро, уверенно и без колебаний. Охранница Вальтраут Хелльнер беспокойно зашевелилась в дверях изолятора, но тут же вернулась в предыдущее положение.

Мок встал с кровати, отвернулся к стене, расправил мундир, руками схватился за виски, а затем поправил свой тяжелый ремень. В кобуре не было оружия. Потом медленно повернул болевшее тело.

Графиня Гертруда фон Могмиц смотрела на него спокойным взглядом. В вытянутой, обожженной окурком ладони держала кусок картона.

— Убейте его, — профессор читал стенографическую запись, а Мок и графиня смотрели друг на друга, не щуря глаза. — Убейте убийцу моего ребенка. «Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся».

— Господин капитан, сделайте это, — Брендел говорил теперь от себя. — Задержите мой мотоцикл.

Графиня протянула к Моку вторую руку, в которой держала пожелтевшую фотографию. Хелльнер мгновенно вскочила и вырвала снимок, пробивая ее пополам. Сильно толкнула графиню к стене.

— Я же тебе говорила, что нельзя ничего давать посетителям! — крикнула она. — Хочешь получить запрет свиданий?

Гертруда фон Могмиц опустилась на колени и отступила в угол комнаты.

Мок чувствовал в груди горячий картофель.

— Это всего лишь старая фотография, госпожа Хелльнер, — спокойно сказал профессор Брендел. — Не тайная записка.

Хелльнер переносила взгляд с одного человека на другого. Она была в возрасте графини фон Могмиц, но выглядела значительно старше. Ее глаза имели мрачное и усталое выражение, а лицо опустошено было никотином и бессонными ночами. Вокруг рта прорисовывались стрелки морщин, а вокруг глаз — паучья сетка мелких кожных растяжек.

Мок уже видел людей с подобным выражением лица, но не помнил где. Хелльнер фыркнула презрительно, бросила на землю разодранную фотографию и вернулась к своему положению скучающей кариатиды. Мок поднял половинки снимка и приладил друг к другу.

На фоне какого-то памятника с рыбаком, несущим сеть, за которым виднелось красивое здание восемнадцатого века с округлой, спадающей на обе стороны крышей, стоял знакомый Моку с газетных фотографий генерал Рюдигер фон Могмиц, а рядом с ним держала его под руку его жена. По обе стороны графской четы стояла служба — полная, молодая девушка с чепчиком на голове и дворецкий в безукоризненно лежащем на нем мундире.

Оберштурмбанфюрер СС Ганс Гнерлих был создан для мундира.

Мок посмотрел на скорчившуюся в углу графиню фон Могмиц и понял ее темный взгляд. Он говорил: «Запомни это лицо навсегда!», «Полицейский осужден на вечное неисполнение». Щелкнул сапогами и, морщась от боли, пронизывающей голень, поклонился графине. Он знал, куда идти и что делать.

Никто его не остановит от возвращения домой, к Карен. Ни дворецкий, ни ни один эсэсовец.

Проходя мимо охранницы Вальтраут Хелльнер, заглянул ей глубоко в глаза. Почувствовал легкий запах алкоголя. Уже вспомнил, откуда знает это выражение лица. Часто видел его у самого себя, когда утром опирался руками о зеркало в ванной и высовывал опухший язык, покрытый белым, сухим налетом. Смотрел тогда в свои глаза и клялся: уже больше ни капли алкоголя.

Бреслау, четверг 22 марта 1945 года, половина четвертого дня

Мок ехал коридорами и тоннелями подземного города, а его мысли кардинально отличались от тех, которые его сопровождали в пути на Бергштрассе. Улицы под поверхностью были разбросаны хаотично, их пересечения — опасны и неизменны, а круговые перекрестки ничего не регулировали и не упорядочивали — были как мельницы, вращающиеся безнадежно на своих осях.

Мысли Мока были темными, как коридоры, по которым он двигался, которые разделялись и исчезали в тусклом блеске светильников и пламени ацетиленовых горелок.

У него было достаточно хаоса. Решил привести в порядок хотя бы в свой внутренний мир. Во-первых, разговаривал он сам с собой, я должен определить угрызения совести, во-вторых… Он не знал, что «второе».