Крепость Бреслау

Лицо Хелльнер изменилось до неузнаваемости. Его исказила гримаса, от которой охранница стала отвратительной, как ее мысли. Она стиснула зубы, а кожа на лице натянулась, чтобы через мгновение снова покрылась сетью морщин. Казалось, что по ее бледному, испещренному угрями лицу пробегали короткие волны, словно под кожей двигались мелкие насекомые.

— Он согласился ведь на ваше посещение, несмотря на то, что вчера его рассердили. Вам повезло, что сейчас его нет, — сказала она, стиснув зубы, и сделала мощный замах.

Хлыст треснул о крышку стола.

— У вас пять минут. — На стол легла рука с растопыренными пальцами с обгрызенными ногтями. Мок почувствовал от нее запах пота и водки. — Пять, понимаете?

Хелльнер вышла, Мок сел на стул и пригляделся к графине. Та улыбнулась Моку сквозь слезы, вдруг застилавшие глаза. Из-под длинных ресниц вытекали медленно соленые, тяжелые капли. Все это происходило тихо и бесшумно, без всхлипов и рыдания. Это отчаяние было как плач героев Гомера — гордо и героично, без участия носа. Мока так и тянуло утереть ей слезы. Не должен этого, однако, делать. Вдруг Гертруда фон Могмиц перестала плакать. Она открыла рот. Донесся из него невнятный стон.

Брендел он быстро достал листок с монограммой R. B. и черное вечное перо с закрученным наконечником.

Она начала стенографировать. Было в этом что-то банальное. Мок вспомнил одну из своих бывших любовниц, Ингрид, которая была стенографисткой. Девушка эта любила розовые платья, химическую завивку и бодрую музыку, и можно было произвести на нее впечатление свиной котлетой и кружкой пива. Мок, у которого стенографирование ассоциировалось с этой именно простой девушкой, считал эту операцию чем-то столь же плоским и банальным, как глажка и приготовление пищи. Однако теперь, глядя на графиню, на ее изящные пальцы, покрывающие бумагу круговыми и угловатыми линиями, облагородил в своем уме стенографирование и ставил его наравне с охотой или танцеванием вальса.

В его воспоминаниях румяное, веселое лицо Ингрид становилась задумчивым и одухотворенным, ее потные ладони и короткие пальцы с кроваво-красными ногтями превратились в длинные и хрупкие ручки с ухоженными ногтями, покрытые элегантным красным лаком. Сравнение Ингрид с графиней, которое в голове Мока осуществлялось автоматически и без участия его воли, было обратной связью.

Ибо вот замысловатые телесные связи и развратные практики, которым он предавался с румяной стенографисткой, вновь предстали перед его глазами, но главную роль в них не играла уже эта стремительная и быстро краснеющая девушка.

В его разгулявшемся воображении появилось стройное тридцатичетырехлетнее тело и светлые волосы, а груди, которые прыгали перед его лицом, превратились с небольших и торчащих в спелые и сладкие, как лопающиеся груши. Мок, несмотря на свои шестьдесят два года, почувствовал в чреслах нежное дуновение весны.

Профессор Брендел начал переводить стенографическую запись, Мок устыдился своих мыслей и превратился в слух.

— Умоляю вас, найдите убийцу моей Берты, — запинался Брендел, выделяя запах плохого самогона и гнилых зубов.

— Говорят, вы праведник. Последний праведник в Содоме. Сказано: «Блаженны алчущие и жаждущие справедливости, ибо они насытятся». А вы ничего так не желаете, как справедливости.

Мок смотрел в глаза графини, теперь не закрытые мембраной слез, но светлые и чистые, как вода в горном озере. Таили в себе покорность, преданность и темные обещания, от которых Моку стало горячо.

Покачал головой и посмотрел на часы. Это был очень эффективный способ успокоить мысли. Капитан, по натуре нетерпеливый и педантично пунктуальный, почувствовал жгучую нервозность. Вот очередной растраченный день, посвященный безумцу и сумасшедшей, которые требуют от него поиска русского солдата. Наверное, я должен его привести к ней, а раньше с этим русским явиться к коменданту Гнерлиху и просить разрешения войти на территорию лагеря!

Наверное, я должен был в течение нескольких дней изучить русский язык, перейти на сторону врага и смешаться с толпой солдат, провести частное расследование, выследить убийцу, а потом взять его за ухо и каналами доставить на немецкую сторону, так?

Мок посмотрел на часы и разозлился. Сдержался усилием воли, чтобы этого не сказать, вспомнил все зло, которое мир нанес благородной аристократке, он смотрел на нее грустно и в то же время просящими глазами. Пунктуальный и аккуратный Мок болезненно чувствовал потерю нынешнего дня, может быть, не так остро, как графиня фон Могмиц смерть своей племянницы, но не менее разрушительно.

Отчаянно пытался сохранить пропорции в своих сравнениях, но демон нетерпеливости опять активизировался и кричал: «Ты потерял четыре часа, сплетение глупости». Мок ударил рукой по столу и сказал очень медленно, чувствуя, как ледяной тон замораживает ему губы: